Светозары

Туман продолжал течь и редеть, совсем рядом, в двух саженях от меня смутно обнажался голый пологий берег. Чтобы снова не заплутаться в камышах, я решил здесь причалить и идти в избушку: все равно, пока окончательно не рассеется туман, на озере делать нечего.

Моя плоскодонка мягко торкнулась тупым носом в песчаный берег, стараясь не шуметь (те двое были совсем рядом, за высокой гривой камыша), я вытащил ее на сушу, подальше в заросли засунул шест, вскинул на плечо ружье, взял свой тощий сидорок с харчишками…

— А ведь я сегодня уезжаю домой, — послышалось за камышами.

— Как уезжаешь? — испуганно переспросил женский голос.

— Так. На паровозике. Ту-ту-ту! В свой родной город Омск.

— Ты же говорил — останешься до зимы?

— Говорят, что в Москве кур доят, — хихикнул мужик. — Поплыву сейчас к Черной Курье, там дружок мой Кольша Кашкин, наверное, уже меня поджидает. Должен подводу до станции нанять…

— Ты же говорил… А как же я? — сорвалась на всхлип женщина. — Как же я-то буду теперь?

— Ну-у, начинается концерт по заявкам, — сердито пробурчал хрипатый. — Знал бы — не говорил. Еще ведь вчера собрались мы, да лошадь до станции не удалось нанять.

— Да как же ты такое можешь? Ты ведь клялся мне! — голос женщины высоко зазвенел от накипевших слез, как тогда, когда пела она свою тоскливую проголосную песню. — И ведь чуяло мое сердце… — она зарыдала горько и беспомощно. Но сразу же осеклась, тихо всхлипывая.

Там, за камышом, послышался стук о борта лодки, под нею заплескалась и захлюпала вода, — наверное, мужик собирался к отплытию, укладывал свои вещи.

— Ну, ладно, — чуть смягчился его голос. — Приеду я еще, не реви… Вот управлюсь с делами, и… — он крякнул, послышался скрип песка о днище лодки, которую сталкивали в воду. Потом шаркнуло о борт весло, вставляемое в уключину.

— Егорушка, милый! — вскинулся и задрожал в неизбывной тоске звенящий женский голос. — Ну, скажи хоть словечко на прощание! Хоть единое!..

— Вернусь я. Говорю же, — глухо отозвался мужик. — Ну, чего ты? Ну, давай по-хорошему. — (Мне показалось, что хрипловатый голос его дрогнул.) — А песни твои буду помнить. И вообще… Ну, прощай…

— Егорушка, радость моя! — задохнулась женщина. — Акромя тебя не будет мне больше счастья и радости… Всю жизнь буду помнить…

Послышался всплеск весел, лодка отчалила от берега и стала быстро удаляться. Торопливый плеск постепенно глох в редеющем текучем тумане.

— Егорушка-а-а! — взлетел высоко над водой пронзительный женский голос.

Этот прощальный возглас словно подстегнул гребца, он еще быстрее заработал веслами, и вскоре все затихло. Долго-долго, казалось, целую вечность держалась над озером напряженная тишина. Даже утки не плескались и не крякали в камышах, словно тоже к чему-то прислушивались.

И тогда издалека, из белесого жидкого тумана донесся невнятный голос. И я скорее догадался по мотиву, чем разобрал слова.

Улыбнись, Маша,

Ласково взгляни,—

пел хрипатый мужик на лодке.

— Не вернется-а!! — дико закричала за камышами женщина и упала, глухо стукнувшись о землю. Она долго билась там и выла, потом затихла, присмирела.

Я снова собрался идти в свою избушку, отдохнуть там и перекусить, уже надел на плечо ружье, — но опять что-то удержало меня, какое-то нехорошее предчувствие больно кольнуло сердце. Я тихонько подошел к камышу, за которым была женщина, и замер, напрягая слух. Но там было тихо, не слышалось даже всхлипываний. И мне подумалось: уж не прослушал ли я, не ушла ли она отсюда?

Я огляделся по сторонам. Солнца не было видно за тучей. Туман почти совсем исчез, лишь над темной водою озера висели еще белесые округлые пластушины, — казалось, это низко так опустились с неба облака.

Из-за рыхлой серой тучи вырвался пучок солнечных лучей и ударил в озеро. Вода в том месте вспыхнула, засияла всеми цветами радуги. Из-под той же низкой тучи показалась большая стая лебедей. Эта поздняя стая летела молча и торопливо. Я следил за ней, пока птицы не скрылись за сизой дымкой горизонта…

За плотной стенкой камыша послышалась какая-то возня. Значит, женщина там, не ушла еще. Потом зашелестел, затрещал камыш, зачавкала няша. Дальше — в такт торопливым шагам стала всплескиваться вода. Всплески становились все глуше, все дальше от берега.

Я испугался. Как был — с ружьем на плече — кинулся в камыши. Это уж после до меня дошло, что разумнее было бы обойти кругом. Камыши были высокие и такие плотные, что, казалось, и водяной крысе ондатре сквозь них не пролезть. Я ломился напрямик, кидался грудью на камышовую стенку, а она упруго отбрасывала меня назад.

Наконец мне удалось прорваться на чистину. И я сразу увидел женщину в красном платке. И пока я топтался в растерянности, не зная, что предпринять, женщина все дальше уходила от берега, все глубже погружалась в воду, и белое широкое платье ее вздувалось вокруг пузырем, а когда пышная белизна платья вспенилась так высоко, что охватила вокруг голову в красном платке, — женщина издали стала похожа на беспечно покачивающуюся в серой воде хрустальную лилию, страшную своей красотой.

Я рванул с плеча ружье и выстрелил в небо…