Светозары (Трилогия)

Там у каждого хозяина еще с зимы была натаскана своя куча, всю весну и лето кучи эти щедро поливали водою, чтобы навоз перепрел, перегорел и превратился, наконец, в назем — вязкую, липучую, как глина, массу.

Конечно, у кого были коровенки, был и свой навоз, да только в хозяйстве расходился он моментом. Без него никуда: плетеную сараюшку обмазать — навоз, огуречные грядки сделать — опять же он, огородишко удобрить — тоже надо. В большинстве изб полы не деревянные, а глинобитные, или земляные, как у нас говорят, их, эти полы, тоже без навоза, чистой глиной не помажешь — шелушиться будут, пыль одна. Вот и выходит, что нас, степняков, скотина не только кормит, обувает и одевает, но и согревает еще в зимнюю пору, даже все отходы от нее в дело идут.

И вот выходным тем воскресным утром бабы, волоча за собой ребятишек и стариков, ринулись к скотному двору, к своим навозным кучам. И кучи эти со стороны стали похожими на потревоженные муравейники: все носятся бегом, суетятся — кто воду таскает в бочки, кто готовит станки, иные стали кучи раскидывать, делать из них круги. Шум, гвалт, ругань, смех и плач ребятишек.

В это-то время и прискакал верхом на взмыленной лошади Живчик:

— Товарищи! Погодите, слушайте сюда!

У нас сердце в пятки ушло: неужели передумал, снова погонит сейчас на сенокос?! Все замерли в напряжении. А Живчик лихо крутанул коня, откашлялся в кулак, громко спросил:

— Управитесь за день со своим кизяком?

— Та бес его знат! Вряд ли…

— Ежели и ночку прихватим, тада…

— Ночью спать надо, иначе какие из вас будут завтра работники? Я вот что предлагаю, — бригадир бережно промахнул платком свое изуродованное лицо. — Предлагаю все кучи свезти в одну. Тогда и топтать назем будет сподручнее, и воду подвозить легче — всех лошадей и быков пустим, дело в два-три раза быстрее пойдет… Как, согласны?

— Оно, кажись, верно, бабоньки…

— Гуртом — и батьку бить легче.

— А как потом кизяки делить? — выскочил Илюха Огнев, бывший бригадир. Он теперь слова жил со своей прежней женою Паранькой, работал скотником. — По едокам делить, али как?

— Поровну! — отрезал Федор Михайлович. — В каждой ведь избе не десять печей, а одна.

— Нет уж, извини-подвинься, — заартачился Илюха. — Ишь, шибко грамотный нашелся! У меня вон куча поболе избы натаскана, а у Матрены Гайдабуры — старый воробей перешагнет. Дак, какая мене выгода поровну кизячок делить?

— Натаскал, коли на скотном дворе днями ошиваешься, а нам было когда?! — закричали бабы.

— Нехай он им подавится, своим назьмом!

Бабушка Федора подошла к маме, тихо спросила:

— Мы-то как, Марьюшка? Ведь куча-то наша тоже поболе, чем у других, а назем-то — прямо, как тесто, хоть коников лепи. Жалко…

— Жалка — у пчелки, — сердито сказала мама. — Как все, так и мы.

Но, кроме Илюхи, еще несколько хозяев отказались свозить свой навоз в общую кучу. Это были из тех, кто, как и мама, работал на скотном дворе, и у кого была возможность натаскать навоза больше других и самого лучшего.

— Жа-алко, — тянула бабушка, — ты ведь его, Марьюшка, назем-то свой, чуть не о каждом дне поливала, трудов-то скока…

И мама, похоже, сдалась. Когда к нашей куче подъехал на быках с волокушей — огромным листом железа — дед Тимофей Малыхин, она поспешно куда-то убежала, а бабушка Федора отрезала:

— Не трожь, сами управимся!

— Мотри, подружка, хватисся, да поздно будет, — сердито прогудел старик. — Локти ба кусать не пришлось.

— Иди, проваливай, идол рябой, — закричала бабушка.

«Подружкин» язычок дед Тимофей, видно, знал хорошо, потому торопливо потянул быков за налыгач…

3

Лошаденку, чтобы потоптать круг, нам, правда, выделили скоро. Хорошо, хоть назем был действительно, как тесто — сырой, перегоревший. Я немножко погонял по нему лошадь вокруг себя, мама с бабушкой поплескали воды — и замес готов.

Началось самое главное. Прямо руками накладываешь назем в станок — плоский конусообразный ящичек, — доверху натаптываешь его босыми ногами, ставишь станок на ребро, хватаешь за ручку, — и бегом, бегом к своей делянке. Шлеп станок широкой стороной оземь, и кизячок вывалился, готов — плотный, гладенький — прямо заглядение.

Правда, сперва подташнивает от едкого пара и тухлого запаха навозной плесени, начинает кружится голова, — недаром в крестьянстве эту работу считают самой грязной, даже, можно сказать, унизительной, но что поделаешь — надо. Постепенно привыкаешь к тошнотворному запаху, перестаешь замечать коровью зелень на руках и ногах, спокойно утираешь с лица тыльной стороной ладони перемешанные с потом навозные брызги.