Свежий начальник

Что было дальше, Вадим не помнил. Заканчивалась первая четверть, стало холодно. Заработанные деньги куда-то растратились. Забылось и поле, и Морик… Но через год или два Вадим слышал от друзей и от младших пацанов, что Морик еще там, на поле, что то ли менты подкармливают его за сжигание конопляных стогов, то ли он продает спичечные коробки с травой уркаганам на Манежной площади.

«Ударим по дармовому кайфу качественным героином!» — пошутил про себя Вадим.

Скоро должны были привезти мебель на кухню. А в гостиную Вадим взял широкоформатную ЖК-панель, диван и старомодную стенку в цвет наличников. Тоже в кредит.

Вадим лег на диван, включил телевизор, стал думать, где бы ему устроить дома тайник. Задремал…

И снилось ему, что он в тысячный раз объясняет банковскому клерку, что ему — бизнесмену — справка с работы не нужна, что он сам себе — справка о доходах и босс. И что он зарабатывает больше, чем десяток таких клерков, и что доход его стабильнее роста цен на золото, и что так будет всегда…

Пока в гневе бьет сапогом об землю хозяин и кричит:

— Ко мне! Мои животные! Ко мне!

VII

Из кухонного окна виден рынок. Ночью реклама над торговым центром искрится, но сегодня, в будничное августовское утро, она блекнет на фоне неба. На мне джинсы, черная футболка, сандалии на босу ногу, за спиной рюкзак.

Зная теперь, где находится поле, я иду другим путем. Я решил обогнуть Марьино не слева, по Нижним и Верхним полям, а справа — по реке.

Вдоль отстойников я спускаюсь к кинотеатру «Экран», бетонные берега расписаны такими реалистичными граффити, что на секунду сомневаешься, а не расклеил ли кто-нибудь тут огромные фоторепродукции.

В парке на берегу Москвы-реки со стороны старого Марьино деревья выше. Я приближаюсь к Братеевскому мосту. За мостом парк продолжается. Иду мимо пристани, шашлычной, картинга… впереди виден нефтеперерабатывающий комбинат: ангары, трубы, маячки и с секундным периодом вспыхивающий факел.

Парк резко обрывается, позади остается каменная набережная, черный стальной поручень, тропинки, посыпанные красными опилками, газоны, клумбы…

Местность становится дикой. У самого берега много высоких деревьев. В их тени о чем-то беседуют двое негров — редкость в спальном районе. Тут же — семейный пикник: мангал, складные кресла, дети. Мне надо дальше! Дальше!

Колышется манящая зелень, как миниатюрная тайга. Спотыкаясь о покрышки, увязая в песке, я выхожу на Люблинское поле.

Но как так?! Это не конопля! Это крапива! Море крапивы! Лишь изредка мне попадается среди стрекучих зарослей ободранный конопляный стебелек.

Я пробираюсь к самому факелу, уханье которого заглушает и птиц, и кузнечиков, и собак, но и там, где вдоль бетонного забора расположилась бомжовская деревенька, растет только крапива. Я беру ориентир от факела к центру поля. Пропотев и изгадившись, я проникаю в самую глубь. Здесь год назад конопли росло столько, что если кто-то догадался бы использовать ее в промышленных целях, он обогатился бы. Но и тут — крапива! Крапива, высохшая яблоня и очередная бомжатская нора. Подобное жилище я видел однажды зимой на железнодорожной насыпи за Парком Победы: ветки, картонные коробки, придавленные сугробом, и дыра, из которой, казалось, могло выползти что угодно.

Я стою на вытоптанной полянке перед этим шалашом. Замечаю, что построен он из конопли. Крыша и стены просохли, сцементировались.

Обидно уходить с пустыми руками. Можно варить и сухую траву, главное, набрать побольше. Я достаю из рюкзака пакет и отрываю от стен шишки. В этот момент происходит то, чего я больше всего опасался: из темной дыры вылезает уже истлевший, по-моему, бездомный.

— Это денег стоит! — хрипит он.

Я держу в одной руке пакет, в другой — кусок жилища этого лысого распухшего старика и чувствую себя виноватым. Надо бы заплатить ему немного, но к концу лета у меня кончились все средства, даже мелочи в карманах нет. И я нахожу только один ответ:

— Слушай, извини, я тебе потом верну… Давай в кредит!

При слове «кредит» мужика передергивает, он, кажется, смеется и переспрашивает:

— В кредит?!

— Ну, да, в кредит… слышал о таком? — улыбаюсь я.

— Слышал. Ладно, бери, только дыр не наделай, — говорит он и забирается обратно в нору.

* * *

Я ем пельмени, и будто жую песок. И не только песок… Это мусор, ржавые трубы, покрышки, карбюраторы, целлофан, бетонные блоки… Это весь нефтеперерабатывающий комбинат с его ангарами, трубами, маячками и факелом, это холерное кладбище и мелиорационные поля, это Марьино, Люблино, Капотня и весь юго-восток у меня в крови, в трепыхающемся сердце, в страшных глазах, зырящих на меня из зеркала в ванной. Я открываю кран с холодной водой, чтобы прополоскать рот, но и у воды этот жуткий вкус, будто я покойник и рот мой набит землей.

Я лежу, накрывшись с головой одеялом… Мои мертвые пальцы, их не было в прошлом, их не будет в будущем… Мертвый червь в космосе… Дети играют за домом, кто-то стучит молотком — чинит балкон, он тоже забивает гвозди в мой гроб.

Долг платежом красен — хозяин зовет.

МОСКОВСКАЯ СОЛЬ