Свежо предание

Средоточием вечера явно был Юра. Возле него все время бурлило веселье. Словно из него бил источник смеха. Бог знает, что он говорил, — а все смеялись. Может быть, тут дело было в голосе. Когда Юра говорил таким голосом — чуть зажатым, горловым, с запиночкой, — не смеяться было невозможно. Он рассказывал в лицах, как он сдавал заказчику договорную тему. Тему он представлял почему-то в виде арбуза, который заказчик должен был проглотить. И проглотил. Подумаешь, сюжет, — а все дохли со смеху. Анна Игнатьевна стонала, размазывая по лицу ресницы. Даже Николай Прокофьевич сказал:

— Вы бы могли сделать карьеру. В вас погиб замечательный клоун.

— Меня можно рассматривать как братскую могилу целого ряда специальностей, — серьезно ответил Юра.

Костя сидел рядом с Надюшей и все время чувствовал ее присутствие. Он мало пил и не был пьян — только уравновешен и счастлив. Он смеялся вместе со всеми, но не терял своего чудесного равновесия. Надюша спокойно поворачивала туда и сюда гладкую голову, наблюдала — едят ли гости, у всех ли есть хлеб, не пора ли заменить тарелку. Никакой хлопотливости. На все у нее было времени ровно столько, сколько нужно. Время от времени она вставала, подходила к кому-нибудь, наклонялась над ним с радушной улыбкой, что-то ему предлагала, передвигала тарелки, и Костя неуютно ощущал рядом с собой пустой стул и не мог дождаться, когда она сядет. Каждый раз, как она садилась, он вздыхал облегченно. Что-то было в этом от детского ощущения: «Мама рядом».

Всех удивил Васильев. Вдруг он попросил слова: «Хочу поднять тост».

— Не тост, а бокал, — крикнули ему. — Тост не поднимают, а пьют.

— Неверно, — перебил кто-то, — не пьют, а предлагают…

— Ну, кажется, здесь никто толком не знает, что делают с тостом.

— Произносят, — сказал Николай Прокофьевич.

— Хочу поднять бокал, — сказал Васильев, — и произнести тост.

— Валяй.

Васильев встал, поднял рюмку и прищурился:

— Пью за то, чтобы никто из здесь сидящих не сел.

Вот так тост! Гости частью засмеялись, частью были шокированы. В общем, смутились. Кто-то выпил рюмку, кто-то отодвинул свою.

— Ай да дурак, — шепнул Юра Косте. — Как ты думаешь, это он по наивности или нет?

— Черт его знает. Ничего нет загадочней души дурака. Разве что душа подлеца.

— Ну тут-то уж нет никакой загадки.

— Нет, как раз загадка глубокая. Ведь каждый подлец внутри себя прав. Не может же он жить, сознавая, что подлец?

— Это ты прав, пожалуй.

* * *

Гости ушли, последним — сосед Иван Михайлович. Он был пьян и целовал Надюше руку — раз за разом, не мог прекратить.

— Да я за вас… Да я за вас на тот свет пойду. Только скажите.

— Дорогой Иван Михайлович, зачем мне посылать вас на тот свет?

— А вдруг понадобится?

— Хорошо, я учту.

— Посуда! Я не то что посуду, я жизни для вас не пожалею. А вы за него замуж не выходите. Не стоит он вас.

— Да я и не думаю за него выходить.

— А то выходите, черт с ним. Посуду в приданое отдам.

— Посуду я перемою, Иван Михайлович, а Костя вам завтра отнесет. Ладно?

С трудом удалось переправить Ивана Михайловича через площадку. Стоя одной ногой в своей квартире, другой — на лестничной клетке, он все продолжал объясняться в любви. Наконец дверь за ним закрылась. Костя и Надюша вернулись к притихшему, разоренному столу.

— Правда, весело было? — сказала она. — Я так смеялась. А теперь вымою посуду.

— И я с вами.

Они убрали все со стола и снесли на кухню. Поставили греться воду.

— Кота нет? — спросила Надюша.

— Какого кота?

— Домашнего. Или кошки.

— Нет. А зачем вам?

— Чтобы остатки не пропадали.

— Нет. У меня пропадают.

— А на лестнице кошки есть?

— Должно быть, есть. Никогда не интересовался. Она собрала все остатки в бумагу и открыла черный ход. Костя вышел за ней.

— Кис, кис, кис, — звала Надюша.

В полутьме лестничной клетки, под закопченной лампочкой в десять ватт, волосы у нее светились золотыми паутинками.

Откуда-то появилась пара голенастых, ободранных котов. Воинственные, бойцовые коты, крышеходы. Они с жадностью набросились на еду. Каждый ел и рычал на другого.

«…Как в сказке, — думал Костя, — девочка, ученица феи, и при ней — коты…»

Вернулись на кухню. Вода уже согрелась.

— А передник у вас есть?

«Нет у меня ни передника, ни кота», — подумал Костя.

— Чего нет, того нет. Старый пиджак годится?

— Давайте.

Надюша надела пиджак задом наперед, и он оказался ей почти до колен. Костя застегнул пуговицы у нее на спине. Она загнула рукава и стала мыть посуду. Костя вытирал.

Рюмки она перетерла сама. Дышала в каждую, протирала и глядела на свет.

— Кажется, все.

Она оглядела строй розовых рюмочек, стопки тарелок.

— Завтра отнесете это все Ивану Михайловичу. Расстегните пуговицы. А теперь я пойду домой.

— Надюша, только не подумайте ничего плохого, но зачем вам уходить? Ведь поздняя ночь, ни автобусов, ни трамваев. Я, конечно, вас проводил бы, но дело не в этом. Вам далеко?

— На Петроградскую.

— Ну вот, а вы устали. Оставайтесь-ка. Я вас уложу у соседей, я знаю, где они оставляют ключи.

— Я боюсь.

— Ну, знаете, я не пошляк.

— Да не вас я боюсь, вот смешной. Боюсь, что соседи будут недовольны, что без их ведома кто-то ночевал.