Священная тайна Церкви

Результатом этого отождествления, по мнению Троицкого, и стало создание схимонахом Иларионом теории взаимозависимости между предметом и именем, изложенное в ответе на рецензию инока Хрисанфа. Приведя цитату из этого ответа («Назовите стакан другим именем, он уже не будет стаканом<…>Отделите плоть от Сына Божия, Он уже не будет Богочеловеком<…>Господь есть мысленное высочайшее существо, таковое же и имя Его»), Троицкий комментирует:

<…>Неумение объяснить правильно подмеченный и описанный психологический факт заставляет о. Илариона создать совершенно еретическую теорию об имени, как о какой-то особой сущности, объединяющейся с Божеством так же, как объединяется с ним человеческая природа Христа. При этом автор, по–видимому, сам не знает, что он разумеет под»именем». Когда говорил он о молитве Иисусовой и о именах предметов, он разумел наш психофизический акт именования, но, очевидно, таковой акт не может быть едино с Богом. Если же он разумеет имя само по себе, т. е. известное сочетание звуков и букв, то тем более нельзя говорить о его невещественности и о единстве с Богом [1485].

После публикации рецензии Хрисанфа в»Русском иноке»спор вокруг почитания имени Божия, по мнению Троицкого, вступил в»новый фазис». К нему подключились, с одной стороны, широкие массы афонского иночества, с другой — «высокопросвещенные российские богословы»(Троицкий не мог не знать, что этим эвфемизмом Булато–вич в»Апологии»обозначил Флоренского и Муретова), придавшие учению теоретическое обоснование:

Что большинство монахов должны были стать на сторону о. Илариона, это было весьма естественно. Их внутренний опыт говорил им, что в молитве нельзя отделять имени от Лица, к которому оно относится, а в указании на метафизическую неправильность такого отожествления они увидели покушение на самое дорогое — умно–сердечную молитву Иисусову — и решили постоять, и если нужно, то и пострадать за нее. Не умея объяснить факт такого отождествления психологически, они стали давать ему то же догматическое объяснение, что и о. Иларион в своем ответе, не понимая в своем невежестве, что впадают в ересь. Продолжающиеся обличения со стороны»Русского инока»и особенно патриаршее послание заставили афонцев мобилизовать все свои небогатые и невысокие по достоинству научные силы<…>и даже привлечь к защите положений, выставленных в книге о. Илариона, некоторых»высокопросвещенных российских богословов» [1486].

Именно влиянием»высокопросвещенных российских богословов»Троицкий и объясняет тот факт, что в»Апологии»Булатовича получила обоснование теория, согласно которой»имя Божие или вообще имена Божий, как совокупность звуков и букв, есть как бы Бог, т. е. известному сочетанию звуков и букв приписывается особая Божественная сила, присущая им самим по себе<…>Благодать, сила Божия присуща самым звукам и буквам Божественных имен, безотносительно к соединяемой к ним мысли, и, значит, стоит лишь воспроизвести эти звуки, произнести имена Божий, и соединенная с ними сила или благодать будет действовать сама собой, ex opere operate» [1487]. В этом учении Троицкий усматривает следы языческого магизма, с которым Церковь постоянно боролась,«так как оно постоянно находило себе надежного союзника в человеческом невежестве и слабости<…>и часто прокрадывалось и в церковное общество, особенно в необразованные классы» [1488]. О том, что афонские иноки остались не чужды этому учению, свидетельствуют, по мнению Троицкого, ссылки на учение каббалы, содержащиеся в»Апологии»Булатовича [1489].

Аргументы, которые Троицкий выдвигает против учения об имени Божием, содержащегося в»Апологии»Булатовича, практически совпадают с аргументами из доклада архиепископа Никона. Троицкий, во–первых, указывает на непоследовательность Булатовича в использовании самого термина»имя», во–вторых, констатирует несоответствие имяславской формулы»имя Божие есть Сам Бог»законам логики (а именно,«закону предметности мышления»), в–третьих, ссылается на еврейское употребление»шем»в качестве субститута слова»Бог»и, в–четвертых, доказывает, что звуки и буквы имени Божия не содержат в себе какой-либо особой магической силы:

Говоря об имени,«Апология»разумеет то собственные личные имена, то самое слово»имя». Что касается имен, то не требует никаких доказательств, что когда мы произносим какое-либо личное имя, то по закону предметности мышления разумеем не совокупность звуков и букв и не нашу мысль об известном лице, а самое это лицо  [1490].

Закон предметности мышления отражается и в языке, особенно простонародном. По наивному представлению лиц, не привыкших к критическому мышлению и знающих лишь один язык, имя предмета неотделимо от самого предмета, и предмет как бы олицетворяется в имени, почему слово»имя»часто является в речи как бы заместителем и самого лица, выразителем его значения и сущности и потому имеет смысл:«лицо»,«сущность»,«сила» [1491].