Священная война. Век XX

Тряхнув хохолком, не то седым, не то запушённым снежной пылью, Собольков крикнул это имя в летящий снег, и тотчас знакомый паренёк вытянулся рядом с командиром танка. Луч от фары пришёлся на него сбоку; кроме того, вернувшийся с офицером штаба адъютант подсветил ему мигалкой, без опаски получить вторичное поношение науке и технике. Карие мальчишеские глаза чуть напуганно смотрели из-под густых, не по возрасту, бровей; левая, рассечённая при паденье, слегка кровоточила... Нет, это был не тот Литовченко — моложе, постатней, и явно не Денискиной породы. Не зря Митрофан Платонович Кульков назвал того колобком при выпуске из школы — «катись, колобку, в свит, та стережись, щоб сирый вовк не зьив!».

   — Что же ты, тёзка, плохо за машиной следишь? — заговорил генерал, смягчаясь воспоминаньями. — Танк не лошадь, не огрызнётся, сахару с ладони не попросит... Ты его молча понимай, и дружба его тебя не обманет. А представь, такая же ночь и врагов тысяча... тут каждый болтик слезою бы омыл, да поздно.

Он говорил так, как если бы сын Денискин стоял перед ним, нуждаясь в отеческом наставленье, и всем очень понравилось, что он говорит с этим полумальчишкой как с сыном.

   — Машина исправна... товарищ гвардии генерал-лейтенант. Только я по топ гусеницей тормознул второпях, — открыто признался механик, и опять всем кругом понравилось, что и этот не бежит вины, не ждёт прощенья.

   — За правду хвалю. У меня в корпусе не лгут... Кстати, как батька-то кличут?

   — Батька Екимом звали, — отвечал Литовченко, и брови туже сдвинулись к переносью.

   — Так. Немцы, что ль, убили?

   — Сам помер... от старины.

   — Вот оно что, — по-своему прочитал его интонацию генерал, и почему-то убавилось его огорченье, что хлопец этот даже не родственник Дениске. — За что ж ты ли немца обиделся?.. Дом спалили или девушку твою увели?

Литовченко медлил с ответом; коротко было ему не объяснить, а на длинное пояснение он не решался. И чтоб выручить товарища перед начальством, все заспешили к нему на помощь.

   — Хлебанул беды крестьянской, — подсказал кто-то сверху, с платформы. — Все мы ею досыта пропитались.

   — Сейчас только тот и без горя, кто воровски живёт, — поддержал другой, и генералу показалось, что когда-то он довольно часто слышал этот голос.

   — Такое дело... товарищ гвардии генерал-лейтенант... — начал третий. — Ганцы на селе у них стояли, и один мамашу его мёртвой курой шарахнул...

   — Каб ударил, не стоял бы я на этом месте... — угрюмо поправил Литовченко.

   — Ничего не понимаю, — сказал генерал. — Ударил он её или не ударил?

   — Он у нас чудак, товарищ генерал, — пояснили со стороны.

   — Какое ж тут чудачество! Кто родную мать в обиду выдаст, тому и большая наша мать нипочём, — вступился генерал за паренька, с интересом глядя, как садится и тают снежинки на его щеке, безволосой и чумазой, потому что водители обычно ехали под одним брезентом с печкой, которою и обогревали в походе свой танк. — И как же ты рассчитываешь поймать его в такой суматохе... враги своего?

   — Легше нет, — насмешливо произнёс тот же, охрипший от погоды, мучительно знакомый голос, и почему-то генералу вспомнилось, что ещё не обедал за истёкшие сутки. — Надоть его на перламутровую пуговицу.

   — Это как же так... на пуговицу? — спросил генерал, единственно чтобы ещё раз услышать голос.

   — А как муху ловят. Взять простую пуговицу, от рубашки, скажем, о четырёх дырочках... и обыкновенно крутить у мухи перед глазами, пока она не начнёт вроде вянуть. А там берут осторожно за крылышки, чтоб не взбудить, и поступают по строгому закону... Так, что ль, милый Вася?

Шутка относилась, конечно, к маленькому Литовченке. Тот не отвечал: опустив голову, он уставился на руку свою, обмотанную тряпкой. Этим он как бы клал конец публичному обсужденью своей сокровенной обиды.

   — Значит, гордый ты, тёзка, — одобрительно засмеялся генерал. — Это хорошо. Мне и нужны такие, гордые и злые. Войну видел?

   — Только в кино... товарищ гвардии генерал-лейтенант!

   — Ну, скоро увидишь... Ладно, оставьте его... Посмотрим, что он за вояка... — И повернулся к подсказчику, чтобы удовлетворить возникшее любопытство.