Священная война. Век XX

И, как бы к сведению их, в воздухе появились германские самолёты. Усталые, они возвращались с бомбёжки на неуязвимой высоте, и лишь один стрелок, любитель мёртвого тела, спустился из облаков, соблазняясь беспроигрышной мишенью. Он подобрался с тыла и подветренной стороны, и в ровный гул потока влился внезапный рёв его авиамоторов. Его услышали все сразу, как бы судорога прошла по шоссе; большой штабной автобус с ходу ударил о передний «додж», поставив его поперёк пути, и движенье замерло, как останавливается поезд у станции, с буферным лязгом и визгом тормоза. Насыпь была высока, и, прежде чем ринуться с неё врассыпную, все, в тысячи глаз, оглянулись назад. Чёрная птица падала на то самое место, куда толкало самосохранение; отражённое солнце сверкало в её чуть наклонённом крыле. Прежде чем опасность достигла сознания, машина увеличилась вчетверо, потёмки пронеслись над головами, и в ту же минуту лётчик дал пулемётную очередь. Звон стекла и вопль женщин — всё поглотило урчанье смертоносца. Так ударяют полосой капли в начале проливня, но самого дождя не последовало. Зенитные пулемёты били вдогонку с запозданием и без видимого успеха.

Пока они стояли так и воздух струился над перегретыми моторами, генерал вышел из машины приказать связисту ехать впереди, прокладывать путь его «виллису». «Этак мы до вечера тут проваландаемся!» — собрался сказать он и забыл, привлечённый подробностью, может быть самой ничтожной в его военных наблюденьях. Девочка стояла лицом в сторону, откуда нападал самолёт; испаринка страха проступила в её лице. Мать тормошила её, припадала окровавленной щекой к её щеке, белой и невинной, всплёскивая руками и всхлипывая кому-то на ветер: «Обмерла, господи, обмерла...» А та, виновато улыбаясь, с недоверием косилась на правую руку, где на верёвочке висело одно горлышко без бутылки. И рядом, у тележного обода, на снегу валялось нечто чёрное, неподвижное, похожее на большую чернильную кляксу. Оно лежало, откинув голову, как все убитые, независимо от звания или породы; один глаз, открытый и чем-то уж слишком людской, глядел на генерала, как бы говоря: «вот, и не доехали... такие-то дела бывают, ваше человеческое превосходительство!» Наверно, то и был последний псишко на Украине.

Подошедший старик шевельнул его ногой и подтолкнул корову, чтобы шла. И как только в кузов передней машины втащили одного простреленного бойца и скинули под откос лошадь, бившуюся в постромках, шествие на запад возобновилось с удвоенной резвостью. Люди стремились наверстать время, хорошо зная, что веков рабства стоит иная утраченная, попусту минута.

— Ну, погоняй теперь, — приказал Литовченко шофёру, который, пользуясь остановкой, отполировал до блеска забрызганное стекло.

Они и без того были близки к цели путешествия. Командующий гвардейской танковой армией имел привычку устраиваться вблизи передовой. Легонько подрагивала земля, и, ощутимые телом, доносились артиллерийские перекаты. Времени хватило в обрез, чтоб сменить пимки на несколько подсохшие сапоги.

5

Шестеро нарядных гусей полтулузской породы дружным гортанным клёкотом приветствовали прибытие гостей, да ещё встретился знакомый подполковник из разведки; он и повёл приезжего в штаб армии. В баке кончилось горючее, они решили пойти пешком. Можно было обойтись без провожатого; лишь у одной хатки, прижавшись к стенке, торчали два броневичка, ходил важного обличья часовой, с крыльца то и дело сбегали озабоченные люди, и сюда отовсюду сбегались толстые резиновые провода. И пока шли, выбирая где посуше, через лазы в плетнях, мимо замаскированных управленческих танков и крестьянских бомбоубежищ, строенных из поленьев и кукурузной соломы, стали известны лытошинские новости. Ночью, в самую метель, немцы форсировали Криничку и заняли Великошумск.