Священная война. Век XX

Цибулько дал первую очередь, вторую, но танк бушевал всею своей мощностью и шёл вперёд на моряков. Паршин и Красносельский поползли через насыпь на ту сторону дороги.

   — Точней огонь, пулемётчик! — вскрикнул Фильченко.

Цибулько приноровился, нащупал щель пулевой струёю — всей ощутимостью своей продолженной руки, и впился свинцом в смотровую щель машины. Танк круто рванулся вполповорота вокруг себя на одной гусенице и замер на месте: он подчинился смертному судорожному движению своего водителя. Возле танка встал на мгновение в рост Красносельский и метнул в него бутылку: чёрный смолистый дым поднялся с тела машины, затем из глубины дыма появился огонь и занялся высоким жарким пламенем.

Цибулько бил из пулемёта уже по другим танкам. Сначала он давал короткие прицельные, ощупывающие очереди, затем впивался в цель насмерть длинной жалящей струёй. Красносельский и Юра Паршин действовали за шоссейной насыпью. Они ютились в воронках, за комьями разрушенной земли, за телами павших овец, вставали на момент и метали бутылки и гранаты в ревущие механизмы.

Фильченко и Одинцов ожидали за насыпью своего времени. Сразу задымили густым дымом, а затем засветились сияющим пламенем ещё два танка. Осталось в живых четыре. Но немцы скупы на потери, они своё добро не любят тратить до конца.

Четыре танка приостановились и развернулись на месте, обнажив за собой пехоту.

— Пора! — крикнул Фильченко. — Вася! По живой силе — огонь!

Цибулько вонзил струю огня в пехоту противника, сразу залёгшую в землю.

Фильченко и Одинцов перебросились через насыпь. Но Красносельский и Паршин опередили их; они на животах уже подползали к залёгшей пехоте врага и, чуть привстав, метнули в неё первые гранаты.

Четыре уцелевших танка молча пошли в отход: они не открывали огня, потому что немецкая пехота и русские матросы неравномерно распределились по полю и огнём с танков можно уложить своих.

Фильченко и Одинцов с ходу запустили гранаты по тёмным телам пехотинцев. Пулемёт Цибулько не давал врагам возможности подняться. Когда они приподымались, Цибулько бил их точным секущим огнём; если они шевелились или ползли, Цибулько переходил на «штопку», то есть вонзал огонь под углом в землю сквозь тело врага. Но у пулемётчика была трудная задача: он должен был не повредить своих, сблизившихся на смыкание с противником.

Немцы, однако, тоже соображали кое-что; они поняли, что лучше на время отойти, чем до времени умереть. Человек тридцать сразу вскочили с земли, жалобно закричали и побежали вслед танкам. Фильченко и Одинцов бросили в них гранаты, потом добавили по ним из винтовок, и человек десять пали обратно на землю. Остальные пехотинцы — с полсотни — подняться уже не могли никогда.

Цибулько дал последнюю долгую очередь по бегущим и выщелочил из них ещё семерых врагов, и по ним ещё били с флангов.

Краснофлотцы возвратились на свою позицию в дорожной насыпи, уже обжитую и привычную, как дом. Они возвратились утомлённые, как после трудной работы, и тотчас задремали, пользуясь наступившей тишиной в воздухе и на земле. На посту остался один Фильченко.

Через полчаса над полынным полем и над шоссейной дорогой низко пронеслись немецкие штурмовики. Они одновременно обстреливали землю из пулемётов и бомбили её, и без того всю израненную. Дремавшие в окопе моряки не поднялись; бодрствующий Фильченко не стал их будить; день ещё долго будет идти, и бой ещё будет, пусть они отдыхают пока.

После ухода самолётов опять настала тишина. И в тишине кто-то окликнул Фильченко по имени.

Вдоль насыпи бежал корабельный кок Рубцов. Он с усилием нёс в правой руке большой сосуд, окрашенный в невзрачный цвет войны; это был полевой английский термос.

   — А я пищу доставил! — коротко и тактично произнёс кок. — Разрешите угостить бойцов, товарищ политрук?

   — Разрешаю, — значительным голосом сказал Фильченко.

   — Благодарю вас, — поклонился кок. — Где прикажете накрыть стол под горячий, огненный шашлык? Мясо — вашей заготовки!

   — Когда же ты успел шашлык сготовить? — удивился Фильченко.

   — А я умелой рукой действовал, товарищ политрук, и успел! — объяснил кок. — Вы же тут поспеваете овец заготовлять, о вас уже половина фронта всё знает. Сколько вы овец подшибли, и то люди знают, ну — точно!

   — Да откуда же это люди знают, когда мы сами того не знаем! — засмеялся Фильченко.

   — А на фронте ж как в деревне, на улице: чего не нужно — так все враз знают, а что надо — так, гляди, и забыли! — сказал кок.

Рубцов нашёл ровное место возле самой насыпи, расстелил чистую скатерть, разложил на ней приборы, поставил тарелки — всё находилось в особом ящике при термосе, — а затем вынул из термоса алюминиевый сосуд, парующий и благоухающий мясом.

Краснофлотцы, дремавшие во время воздушной бомбёжки, теперь проснулись и вышли из окопа наружу, на мясной запах.

   — Это ты что за кафе на войне устроил? — строго сказал Фильченко.