Священная война. Век XX

   — Как блиндаж? — спросил Сабуров. — Всё на том же месте?

   — На том же, — ответил Масленников.

Сабурову было приятно, что его блиндаж всё там же, на старом месте. В этом была какая-то незыблемость, и, кроме того, он подумал об Ане.

   — Слушай, Миша, — неожиданно обратился он к Масленникову. — Не удивился, что я не в госпитале, а здесь?

   — Нет. Мне сказали.

   — Что тебе сказали?

   — Всё.

   — Да... Я очень счастлив... — помолчав, сказал Сабуров. — Очень, очень. А помнишь, как она сидела на барже и волосы выжимала, а я сказал тебе, чтобы её накрыли шинелью? Помнишь?

   — Помню.

   — А потом мы пошли, а её уже не было.

   — Нет, этого не помню.

   — Ну, а я помню. Я всё помню... Я тут думал попросить, чтобы её сестрой в наш батальон взяли, а потом как-то сердце защемило.

   — Почему?

   — Не знаю. Боюсь испытывать судьбу. Вот так она ездит каждый день и цела, а там… не знаю. Страшно самому что-то менять.

Сабурову хотелось продолжать говорить об Ане, но он удержался, оборвал разговор и спросил:

   — А Проценко как?

   — Ничего, весёлый. Смеётся даже чаще, чем всегда.

   — Это плохо, — сказал Сабуров. — Значит, нервничает. Да, главного-то и не спросил. Кто командир полка?

   — Совсем новый, майор Попов.

   — Ну, как?

   — Ничего. Лучше Бабченко.

Они поговорили ещё минут десять, и Масленников вдруг заторопился; мысленно он был уже там, на той стороне.

   — Буду через три дня к вечеру, — сказал Сабуров. — Ну, иди, иди, не мнись. Передай всем привет. Она сегодня в дивизию поехала. Может, и у вас в батальоне будет.

   — Что передать, если будет?

   — Ничего. Чаем напои, а то сама не догадается. Иди. Не прощаюсь.

Через два дня после прихода Масленникова Сабуров попробовал проходить целый час подряд. Ноги ныли и подламывались. Чувствуя головокружение, он немного посидел у калитки, прислушиваясь к далёкому артиллерийскому гулу.

Аня с каждым днём приезжала всё позднее и уезжала всё раньше. По её усталому лицу он видел, как было ей трудно, но они не говорили об этом. К чему?

Врач, по просьбе Ани забежавший к Сабурову на минуту из госпиталя, не стал осматривать его, только профессиональным движением пощупал ноги у колеи и лодыжек, глядя ему в лицо и спрашивая, больно ли. Хотя на самом деле было больно, но Сабуров к этому приготовился и сказал, что не больно. Потом спросил, когда завтра уходят грузовики к переправе. Врач сказал, что, как обычно, в пять вечера.

   — Удирать от нас собираетесь?

   — Да, — ответил Сабуров.

Врач не удивился и но стал спорить: юн привык — здесь, под Сталинградом, это было в порядке вещей.

   — Грузовики уходят в пять часов. Но всё-таки помните, что вы ещё не совсем здоровы, — сказал врач, вставая и протягивая Сабурову руку.

Сабурову захотелось созорничать: задержав руку врача и своей, он пожал её не изо всей силы, но всё-таки достаточно крепко.

   — Ну вас к чёрту! — рассмеялся врач. — Я же говорю, поезжайте. Что вы мне доказываете? — И, потирая пальцы, пошёл к двери.

Когда Аня приехала, Сабуров сказал, чтя навара он возвращается в Сталинград. Аня промолчала. Она не спорила — и не просила его остаться ещё на день. Все эти слова были бы липшими.

   — Только вместе, — сказала она. — Хорошо?

   — Я так и думал.

В этот день она была тиха и задумчива и хотя очень устала, её не клонило ко сну. Она молча сидела рядом с Сабуровым, гладила его по волосам и внимательно рассматривала его лицо, словно старалась лучше запомнить.

Она так и не заснула, а он задремал на полчаса, и она его разбудила, когда ей нужно было уходить, ещё раз грустно погладила его по волосам и сказала: «Пора мне». Он встал, проводил её до ворот и долго смотрел, как она торопливо шла по улице.

Утром Сабуров сложил вещевой мешок. Ани не было особенно долго. Он несколько раз выходил на дорогу, а она всё не шла. Было уже два часа — её не было, потом три, потом четыре... В половине пятого он должен был отправляться, чтобы не опоздать на попутный санитарный грузовик. Он вышел ещё раз на дорогу, постоял, вернулся в избу и, присев к столу, написал короткую записку: что едет, не дождавшись её.

Потом простился с матерью Ани. Она приняла его отъезд спокойно. Наверное, это спокойствие было их семейной чертой.

   — Не дождётесь?

   — Нет, уже время вышло.

Она обняла его и поцеловала в щёку. Только в этом и выразилась вся её тревога и за дочь, и за него.

Без десяти пять, вглядываясь в каждого встречного, он пошёл по направлению к госпиталю. Накануне мальчишки срезали ему толстую вишнёвую палку, и он шёл, прихрамывая и тяжело опираясь на неё.

Грузовики двинулись в начале шестого. Его хотели посадить с шофёром в кабину, но он сел в кузов, надеясь, что оттуда скорее увидит Аню, если она встретится по дороге. Он ехал, лёжа в кузове, и выглядывал с левого борта, рассматривая встречные машины. Но Ани на них не было. К вечеру стало холодно; он надвинул поглубже фуражку и поднял воротник шинели.