Священник (ЛП)

Тем вечером я впервые по-настоящему ужинал в людях. Атмосфера в столовой стояла приглушенная, почти религиозная. Длинные столы, почти под сотню пациентов. Прелести транков. Я взял тарелку с сосисками, картофельным пюре и черным пудингом. Чувствовал вкус, почти наслаждался, пока не включили телевизор. Он висел над залом на стальных кронштейнах, прикованный. Что? Кто-то сопрет, что ли? Церемония открытия Паралимпиады в Ирландии. И волна головокружения, когда на экране появилось лицо ребенка с отклонениями. Причина, почему я здесь. Я отодвинулся от стола, поднялся. Подошла женщина со спутанными черными волосами и сгрызенными до крови ногтями, спросила:

— Не будешь доедать?

Трепет в груди. Струйка пота по спине, рубашка промокла. Серена Мей, единственный лучик света в моей темнеющей жизни.

Мертва.

Три года от роду и погибла, потому что я расклеился, не уследил. Когда я рванул прочь из столовой, какой-то пациент окрикнул:

— Эй, зря еда пропала!

А мне в ужасе показалось, он сказал: «Она упала».

На следующее утро я собрался к отъезду. В наплечной сумке — брюки, одна рубашка и четки.

Ирландский набор для выживания.

А, ну и Паскаль.

Я пошел искать того черного, поблагодарить за помощь. Хотел подарить пачку на двадцать сигарет. Психиатр дала их вместе с успокоительным. Черный стоял в общей комнате, таращился в газету. Говорю «таращился», а не «читал», потому что газета была вверх ногами. Я уже узнал, что его зовут Соломон, и окликнул:

— Соломон.

Без ответа.

Я подошел, повторил. Он сполз по стене. Медленно поднял глаза и спросил:

— Я вас знаю?

— Да, ты вытащил меня обратно, помнишь?

Предложил сигареты, а он капризно ответил:

— Не курю, шеф.

Я хотел коснуться его руки, но он вдруг издал пронзительный вопль и сказал:

— Отвали, белыш!

Потом, через несколько месяцев, я звонил в больницу, спрашивал, можно ли его навестить, и узнал, что пришли документы на его депортацию — правительство высылало по восемьдесят неграждан в день. Взяв две сырых простыни, накрахмаленных тем утром, он повесился в прачечной.

Новая Ирландия.

2

«Я утруждаю себя ради него» — в этом суть уважения к другому человеку.[9]

Паскаль, «Мысли», 317

1953. Дом пастора католической церкви в Голуэе.

Священник снимал ризу, служка ему помогал. Священник поднял бокал вина, сказал:

— Попробуй, ты хорошо себя вел.

Семилетний мальчик побоялся отказаться. Вкус был сладкий, но в животе началось теплое свечение.

Попе было больно, и священник дал ему полкроны. Потом, уходя, священник прошептал:

— Не забывай — это наш маленький секрет.

Монашка собирала ноты. Она любила этот утренний час, когда солнце струится через витраж. Душная ряса давила, но она терпела ради душ в Чистилище. На последней скамье она нашла бумажку в десять евро, почувствовала искушение забрать и потом пировать мороженым. Но, перекрестившись, сунула в ящик для бедных. Бумажка скользнула легко, потому что ящик стоял пустой; кто нынче дает милостыню?

Она заметила, что дверь в исповедальню приоткрыта. Поцокала языком с дрожью раздражения. Отец Джойс вышел бы из себя, если бы увидел. Он страсть как любил порядок — командовал в церкви как в армии, божественном войске. Монашка спешно подошла и толкнула дверь, но та не поддалась. Уже не на шутку рассердившись, она поспешила в соседнюю дверь и заглянула через решетку. Ее крик слышали даже на Эйр-сквер.

На полу исповедальни лежала отрубленная голова отца Джойса.

Давно уж нет страны святых и ученых. В эпоху угасающего благополучия уже не считались национальным ужасом ограбления священников, изнасилования монашек. Они были на подъеме. Из-за потока скандалов, захлестнувшего церковь, люди утратили веру в то единственное, что еще казалось неуязвимым.

Но обезглавливание отца Джойса потрясло даже самых зачерствевших циников. Редакторская колонка «Айриш Тьюнс» начиналась так:

Мы погрузились во тьму.

Главный дублинский наркобарон объявил вознаграждение за поимку убийцы. Премьер-министр на пресс-конференции просил о спокойствии и понимании.

Куда там…

Ридж приехала на желтом «датсуне». Увидев мое выражение, спросила:

— Что?

И мы вернулись к нашим обычным агрессивным отношениям. Наши редкие моменты теплоты можно пересчитать по пальцам одной руки — и все-таки мы без конца пересекались, все-таки наши судьбы, хотели мы или нет, необъяснимо сплелись. Я улыбнулся, спрашивая себя, куда делись элементарные приличия, простое «Привет, как дела». Спросил:

— Машина… новая?