Священное ремесло. Философские портреты

(Здесь, чтобы память не подвела, привожу слова из последнего интервью, которые дошли до меня случайно. Весной 2009 года, в поезде, пожилая итальянская пара, сидевшая впереди меня, читает журнал. Мне бросается в глаза большая фотография Оливье Клемана и рядом текст одного из последних его интервью. Через некоторое время, когда журнал отложен, извиняюсь за непрошенное вторжение, прошу одолжить мне его на несколько минут. Увы, название журнала где-то затерялось, но я выписал из него несколько фраз. Вот они в моем переводе).

Он: Каждый день, просыпаясь, я вижу крест с колокольни, на которую выходит мое окно, а за ним, вдалеке, собор Сакре Кер на Монмартре… Крест и сердце, двуединый знак любви Божией. Сердце Божие – рядом… Умирание стало для меня временем новых открытий. Я научился заново видеть облака. И птиц, пролетающих за окном. И даже ветер. Можно, оказывается, видеть движение ветра. Ко мне иногда приносят горшки с растениями, и я вглядываюсь в их рост. Могу наблюдать за ними часами и молиться. Но главным было открытие новой глубины надежды. Время умирающего – ожидание. Ожидание и терпение. Если смерть для нас – это падение в ничто, время окрашивается тоской. Но если смерть – ожидание встречи со светом, умирание наполняется надеждой. Для старика, как и для ребенка, нет завтрашнего дня. Есть только сегодняшний, есть мгновение, в котором вера способна преобразовать тоску в надежду, смерть в воскресение.

Мне приходилось слышать свидетельства людей, вырванных в последнюю минуту у смерти. Я не верю, что мы умираем в одиночестве: Христос ждет нас, ждет каждого в его смерти, даже самой одинокой, охваченной наибольшим отчаянием. Но важно и то, чтобы в последний момент на твою руку, на твой лоб легла рука близкого человека. Это как бы последнее прикосновение материнства…

(из нашего последнего разговора по телефону)

Он: C’est la fin. Это конец. Ну, что ж… Во свете Твоем узрим свет… И милосердие, безмерное милосердие… Благодарность.

Январь 2010

От русской любви ко вселенской (Монах восточной церкви)

Всякий, кому попадется его Иисус очами простой веры непременно спросит: кто же автор его? Книга слишком личностна, предельно интимна. И в то же время подчеркнуто безымянна. В оригинале перед этим странным псевдонимом стоит неопределенный артикль un: не такой-то монах, а «один монах». Что стоит за таким обозначением? Иноческий кенозис, особая христология, подчеркнутая приверженность восточному христианству? Монах не хочет, чтобы сказанное им обрастало его индивидуальностью, именем, известностью, «местом в литературе». То, что он говорит о Христе, должно быть пропущено в читательском восприятии через призму лишь трех реальностей: монашество, Восток, Церковь.

Церковь, Восток, монашество – три составные части одного призвания. Автор Иисуса родился в городке Сен Марселей на юго-востоке Франции в 1893 году. Семья была достаточно обеспеченной и ревностно католической. Его отец, Анри Жилле, идя по стопам отца, стал судьей. Он оставит свой пост, когда решит, что судебная система наводнена франкмасонами. При крещении мальчик получил имя Луи в честь Людовика IX, святого короля Франции. Четыре поколения спустя на похоронах архимандрита о. Льва Жилле, по его просьбе, помимо православных молитв, будут прочитаны и латинские. Те, которые он слышал когда-то в детстве.

Семена Востока прорастают в нем уже в школе. Его первая любовь – русская литература, она останется с ним на всю жизнь. 17-летним студентом он жадно следит по газетам за агонией великого и мятежного старца на станции Астапово. Толстой в его восприятии пожелал жить по заповедям Блаженства и Нагорной проповеди, но не сумел. В этом возрасте каждому кажется: но я сумею. Однако в 20 лет сердце его пронизывает иной огонек – некая болгарская княжна становится адресатом его любовных писем. Окончив Университет в Гренобле, он надеется получить место преподавателя французского языка в Софии.