Священное ремесло. Философские портреты

В размышлении о споре в мышлении завязан узел настоящей работы. Что означает «спорность» истины в мышлении Хайдеггера? Истина как особый способ, каковым открывает себя бытие, как своего рода «свечение» бытия, не мыслится им без того, чтобы человек сам не совершал этого открытия и не искал этого света. Человеческое существование есть единственная возможность для истины быть истиной, и человеку надлежит осуществить в себе эту возможность[182]. Но если мы поставим себе вопрос: сама ли истина в силу «потребности» бытия требует для себя человеческого существования или же, наоборот, существование обретает (или экзистенциально проясняет) истину бытия? По Хайдеггеру, активной, действующей стороной следует признать истину, а человека – лишь содействующим ей или от нее отворачивающимся. Тем не менее, такое решение сопровождалось бы для него рядом оговорок и недомолвок. Если бытие допускает совершение истины человеком, стало быть, ему дано выбирать образ этого совершения[183]. Но если бытие предоставляет себя истине, то по чьей же вине, разуму и умению она, истина, совершается? Скорее всего мы не найдем у Хайдеггера окончательного ответа. Возможно, «истина совершается в споре» как раз потому, что у него не решен основной вопрос о ее «со-вершителе». Именно эта нерешенность, которая доводится Хайдеггером до коренной, принципиальной неразрешимости, находит для себя своеобразный выход в учении о споре. В этом учении преломляется спорность самого мышления. Отсюда парадоксальность выводов: истина… есть не-истина, несокрытое сокрыто, сущность искусства – в учреждении спора.

IX. Спор «мира» и «земли»

Но пора расспросить подробнее об участниках этого спора, поскольку истина, а речь идет об истине художественного творения, вряд ли стала более понятной от того, что мы называем ее спором. Указание на память и забвение, удивленность и бывалость дает нам некоторое представление о совершении этого спора, но представление, страдающее психологическим «наростом», ведь речь идет не о душе художника, но об истине бытия. Истину ни в коем случае не следует понимать абстрактно, даже если все предварительные условия и описания ее ведут именно к такому пониманию. Наше мышление должно быть переключено из области абстракции в область символики, где конкретно осязательные представления о вещах могли бы выступить в качестве «вестников» философии. Пусть это будет даже область поэзии, но поэзии, сосредоточенной исключительно на игре разума, с присущей ему строгой однозначностью смысловых определений. Переключение происходит следующим образом: спор, в котором совершается истина, учреждается вновь, но на место знакомых и уже традиционных его участников ставятся новые, которые этот спор повторяют или «разыгрывают» по-своему. Истина в художественном творении становится теперь спором между «миром» и «землею».

«Миру» и «земле» отводится особая роль в хайдеггеровской символике. Они разыгрывают старый спор, но их нельзя заменить его прежними участниками. Они, однако, столь же трудно поддаются определению, как сокрытое и несокрытое, как и спор, разгорающийся внутри истины, как и удивленная память, сопровождающая рождение истины в человеке. Их вообще нельзя считать определениями, они – лишь особые знаки, ориентирующие нас на пути к бытию. Они относятся к мыслящей поэзии (denkende Dichten), истина которой есть топология бытия[184]. «Мир» и «земля» указывают на какие-то определенные свойства бытия, которое остается при этом неопределимым. На более сухом языке их можно назвать известными элементами неизвестной системы, которая по сути своей не доступна знанию. Ведь о бытии, как о таковом ничего нельзя знать в точном смысле слова, но многое можно знать о «мире», в котором Бытие открывает себя человеку, и о «земле», несущей этот «мир» в себе. «Мир – это не простое накопление счетных и несчетных, знакомых и незнакомых вещей, это не воображаемая рамка, добавляемая к сумме всего наличествующего… Мир никогда не бывает предметом, но мир есть та беспредметность, доколе круговращение рождения и смерти, благословения и проклятия отторгают нас вовнутрь бытия и удерживают в нашей отторженности»[185]. Будем считать «миром» и то единство, ту слаженность духа и формы, в которых бытие раскрывает себя в человеческом существовании. «Мир» заключает в себе имена, значения, образцы всех вещей, окружающих человека, – все то, что становится истиной в художественном творении. Истина творения наполняется «миром» – его отображениями, связями, смыслами. Но «мир» вырастает из «земли» и уходит в нее. «Земля» – это материальный состав «мира», это краски, звуки, очертания того, «куда возвращается и в чем устанавливается творение и что выходит наружу и на свет»[186]. Истина возвращает «миру» его собственный облик, делает его несокрытым, но и скрывается в нем.