Священное воинство

Несмотря на царственный титул, Ги находился в жалком положении. Последние четыре года были для него тяжелыми. Около года он провел в плену у Саладина и был освобожден, лишь дав клятву никогда больше не воевать с мусульманами. Лузиньян нарушил ее уже через год, начав в июле 1189 г. осаду Акры, но за два года он так и не добился успеха. Многие по-прежнему относились к этому «королю без королевства» неприязненно, так как винили его за поражение при Хаттине. Теперь фактическим лидером европейцев в Палестине вместо него уже стал маркиз Конрад Монферратский. Вдобавок к этому Ги овдовел. Его жена Сивилла скончалась осенью 1190 г., а его права на престол были прямо связаны с этим браком. Лузиньян успел пожаловаться Ричарду, что Филипп Французский, явившись к месту битвы, объединился с Конрадом против него и подрывает его авторитет.

Незадачливый король нуждался в поддержке, и Ричард щедро одарил Ги, подарив ему две тысячи марок серебра (марка составляла две трети фута) и двадцать драгоценных чаш (две из них — из чистого золота). В благодарность Ги присягнул на верность Ричарду как сюзерену. Такой союз имел временные преимущества, но еще больше осложнял отношения в лагере крестоносцев. Уже существовали противоречия между храмовниками и госпитальерами, между старыми католиками-колонистами в Палестине, «пуленами» и новыми, «парвеню», между Ги и графом Раймундом, между самим Ричардом и Филиппом Французским. Теперь Ричард и Ги объединились против Филиппа и Конрада. Саладин должен был радоваться такому раскладу в стане противника.

На другой день после свадьбы Исаак Комнин обратился к Ричарду с просьбой о мире. Встреча короля и императора произошла на равнине за пределами Лимассола. Ричард снова проявил себя как устроитель блестящих церемоний. Он был в самых роскошных королевских одеждах и восседал на мощном испанском коне, причем седло было украшено золотыми блестками, конский чепрак — также декорирован золотом, и даже шпоры Ричарда были золотыми. На поясе короля висел огромный меч с золотой рукоятью. Он носил ярко-красную шляпу, расшитую изображениями животных и птиц, а в руке держал скипетр, знак королевской власти. Это было впечатляющее зрелище. Исаак при виде такого величественного властителя тут же поклялся ему в вечной верности. Он смиренно обещал послать в Палестину сто рыцарей, четыреста всадников и пятьсот пехотинцев, а также предложил к услугам крестоносцев все замки на своем острове. Он уплатил штраф за кражу кораблей и сокровищ — двадцать тысяч золотых марок и предложил в заложники свою единственную дочь.

«Милорды, — обратился Ричард к своему совету, — вы — моя опора. Не наносит ли этот мир урона вашей чести? Если он вас устраивает, будем считать, что он вступил в силу».

«Он нас устраивает, государь, — был ответ. — Это почетный мир».

Итак, мир вступил в силу и был скреплен поцелуями. Король воротился в Лимассол полностью удовлетворенным и даже вернул Исааку его шатер.

Но следующей ночью совершилось вероломство, подобное тому, которое произошло на Кипре в более позднюю эпоху (история Отелло и Яго). К Исааку явился некий рыцарь, заявивший ему, что английский король-де заключил мир только из притворства, а на деле он собирается той же ночью взять императора в плен и заковать в цепи. Комнин же еще со времени своего европейского плена панически боялся цепей. Этот рыцарь, Яго эпохи крестоносцев, был в тайном союзе с королем Филиппом и хотел, чтобы Ричард задержался на Кипре, занимаясь бессмысленной борьбой, а Капетингу в отсутствие соперника досталась бы вся предполагаемая боевая слава на Святой земле. Исаак тайком бежал из своего шатра, установленного на месте переговоров, в Фамагусту, а оттуда сообщил Ричарду, что передумал заключать мир и продолжает войну против иностранных захватчиков.

Возможно, Ричард втайне желал, чтобы император изменил решение именно таким образом. Теперь у английского короля был предлог, чтобы покорить весь остров и завладеть его богатствами. К тому же Кипр был расположен не очень далеко от Палестины и мог стать прекрасным плацдармом для армии Ричарда. Бедный остров! Теперь речь шла о похищении не Афродиты, а ее родины. Кипр, кажется, всегда был обречен становиться чьей-то добычей, одни видели в нем житницу, другие — стратегическую крепость. Сами же его жители и на этот раз ничего не выиграли. Более того, если верить монаху Неофиту, «высшим силам было угодно прогнать собак, чтобы их место заняли волки».