Священные камни Европы

На самом деле мотивы любых поступков всегда многослойны. Даже самое простое действие самого примитивного человека почти ни когда не возможно объяснить, как следствие одной причины. Едва копнешь и тут же убедишься, что у человека было полдюжины причудливо перемешанных причин для того, чтобы так поступить. Редкий человек сам себе в состоянии ответить на вопрос «Почему я это делал?» А ответ на вопрос «Почему это делал Наполеон?» кажется нам легче легкого. По всему заметно, что Наполеон и сам не до конца отдавал себе отчет в побудительных мотивах своей деятельности, поэтому и высказывался на сей счет так противоречиво.

В 1811 году император сказал: «Через три года я буду господином всего света».

Прошло три года, и в 1814 году он опять откровенно признался: «Я хотел дать Франции власть над всем светом».

Бури отшумели, и вот в 1816 году он подводит итоги: «Я хотел править всемирной империей, а кто в моем положении не хотел бы этого? Весь мир приглашал меня править им».

Тому, кто всю деятельность Наполеона понимает, как производную от его безумной гордыни, приведенных цитат вполне достаточно, можно и не продолжать. Но ведь на самом деле все сложнее.

В 1813 году он сказал одному европейскому дипломату: «Ваши государи, рожденные на троне, не могут понять чувств, которые меня воодушевляют. Они возвращаются побежденными в свои столицы, и для них это все равно. А я солдат, мне нужны честь, слава, я не могу показаться униженным перед своим народом. Мне нужно оставаться великим, славным, возбуждающим восхищение!»

А ведь это не самооправдание. Это очень адекватный анализ объективной реальности. Стремление к славе здесь выглядит не как самоцель, не как личная страсть, а как инструмент управления, без которого в его ситуации было не обойтись.

Больше всего мне нравится Наполеон во время ста дней. Он оказался способен к публичному покаянию, проявив подлинное благородство души. Он заявил на всю Францию, что «действительно слишком любил величие и завоевания», но теперь он уже поведет другую политику. Он сказал, что в прошлом «ему нужно извинить искушение сделать Францию владычицей над всеми народами». Многие ли монархи за всю историю были способны к публичному покаянию перед народом? «Король не ошибается». Таков принцип. А император ошибался.

Хотя, конечно, его покаяние всегда несет в себе элементы самооправдания, как, впрочем, и у любого из нас. Он говорил: «Будут ли меня обвинять в том, что я был честолюбив? Несомненно, надо признать, что я обладал этим качеством, причем не в малой степени, но… мое честолюбие было направлено на создание Империи разума и служение этой Империи ради полного претворения в жизнь и использования всех физических и умственных способностей человека».

Вот он опять то ли признает свои недостатки, то ли сам себя возвеличивает… Но разве бесконечно длинный перечень того, что он сделал для блага людей не дает ему права на эти слова? К любому доброму поступку любого человека всегда и неизбежно примешивается тщеславие, хотя у разных людей – в разных дозах, но ни кто не свободен от этого полностью. Только одни тешат свое тщеславие поплевывая на людей, а то и вовсе вытирая о них ноги, а другие всю жизнь стремятся сделать для людей что-то доброе и при этом не могут избежать некоторого самолюбования. Господа, это не одно и то же.

Нет, император отнюдь не был таким гордецом, которому наплевать на всех, кроме самого себя, и он имел полное право сказать: «Если бы я думал только о себе и о том, чтобы сохранить свою власть, как об этом без конца говорится, если бы я действительно имел ввиду достижение любой другой цели, кроме правления здравого смысла… Вместо этого я посвятил себя распространению знания…»

И вот век за веком его называют «корсиканским чудовищем». Но вы прочитайте пару-тройку биографий Наполеона и постарайтесь сами себе честно ответить на вопрос: а что такого чудовищного он совершил, чего не совершали современные ему монархи Европы? Он был куда великодушнее, чем они, и куда гуманнее. Почему же он – чудовище, а не они?

Император с полным правом говорил: «Несмотря на все попытки очернить мою репутацию и представить в ложном свете мою личность, знающим меня людям известно, что преступление чуждо моему естеству. В течение всего моего правления не найдется ни одного случая, связанного с решением человеческой судьбы, о котором я не мог бы говорить перед судебным трибуналом не только без ущерба для собственной репутации, но даже и с определенной выгодой для нее».

Это правда. Но трибунала не было. История строится на кривотолках.