Священные камни Европы

Дело совсем не в том, что чужие грехи каким–то образом оправдывают Наполеона. Дело в принципиальном подходе к вопросу. Народам всех стран до сих пор забивают голову слащавой демагогией о том, что их страна исключительно миролюбива, а ей всегда и все угрожают. У всех стран есть министерства обороны, ни у одной нет министерства нападения. Откуда же тогда берутся войны?

Правда в том, что миролюбивое государство не может существовать в принципе. Миролюбивые народы существуют (чукчи, эскимосы), но они не могут создать государства. Древняя восточная поговорка: «Иль шах убивает, иль сам он убит» справедлива для всей мировой истории. Не бывает государств миролюбивых и агрессивных, бывают государства слабые и сильные. Поврежденная грехом человеческая природа такова, что любая сила всегда берет ровно столько, сколько может взять. Выхода нет. Если ты не оторвешь кусок у соседа, сосед оторвет кусок у тебя. Такова реальность. И если человек не готов считаться с этой реальностью, он не может быть правителем. Обвинять Наполеона в агрессивности, все равно что возлагать на него персональную ответственность за грехопадение Адама и Евы.

Апологеты Наполеона пытаются доказать, что все войны, которые вел их возлюбленный император, были оборонительными. Нам это, конечно, кажется абсурдом. Но это не чистый абсурд, это лишь некорректно выраженная мысль, и эта некорректность проистекает из ложной терминологии. Бессмысленно делить войны на наступательные и оборонительные. Любую войну в известном смысле можно назвать оборонительной, потому что любая война направлена на устранение угрозы, а сосед — это угроза по определению. Мы обвиняем Наполеона в том, что он всю жизнь воевал. А давайте задумаемся, мог ли он не воевать? Была ли у него такая возможность? Он мог избежать войны только одним способом — полностью предав все национальные интересы Франции.

Парадокс заключается в том, что Наполеон не начинал «наполеоновские войны». Война досталась ему в наследство от революции. Когда весь мир против твоей страны, что тебе остается, кроме как воевать? Абсурдно упрекать Наполеона в том, что его действия приводили к массовой гибели людей. Умри он во младенчестве, война в Европе тогда полыхала бы точно так же. Поэтому, если мы хотим обвинить Наполеона, «компромат» надо искать, отвечая на вопросы: как он воевал и во имя чего он воевал. Начнем с первого.

***

Советский историк Евгений Тарле писал, что Наполеон умел виртуозно изображать любовь к солдатам, но на самом деле он их презирал, не считал за людей и за глаза называл «пушечным мясом». Это само собой. Обласкавший товарища Тарле товарищ Сталин — вот настоящий человеколюбец, а Наполеон конечно же человеконенавистник.

В Яффе генерал Бонапарт пошел в чумной госпиталь, он пожимал больным руки, помог поднять и перенести тело умершего солдата. Бонапарт пробыл в госпитале полтора часа и говорил со многими солдатами. Все уже, конечно, поняли, что циничный Бонапарт занимался дешевой саморекламой, играл на публику, изображая заботу о солдатах, которых на самом деле презирал. Но мы хоть понимаем, что Наполеон ради этого «пиара» смертельно рисковал, он поставил на кон свою жизнь, братаясь с больными чумой. Многие ли способны на такую саморекламу? А если сказать, что Бонапарт отдал последнюю дань уважения своим боевым товарищем, это прозвучит не очень правдоподобно? Мы вечно приписываем собственную низость другим людям, даже когда они совершают то, на что мы ни когда не осмелились бы.

После Аустерлица он усыновил всех сирот солдат, погибших в сражении. И это не было простой формальностью, он обеспечивал усыновленных всем необходимым и заботился о них, как отец. Вот еще один пример циничной саморекламы, когда император изображал любовь к тем, кого на самом деле презирал. Но почему–то ни один монарх и полководец за всю историю не проявил такой заботы о сиротах павших солдат, и Наполеона ни кто не упрекнул бы, если бы он этого не сделал. А если таким образом попытаться реконструировать ход мысли императора: «Аустрелиц подарил всей Франции радость, но наша радость куплена слезами сирот павших солдат. Я постараюсь, насколько это в моих силах, осушить эти слезы». Это, наверное, слишком благородно, чтобы быть правдой. Мы верим только в низость, мы не настолько наивны, чтобы верить в благородство.