Священные камни Европы

В наше время идиоты освоили один безотказный способ казаться умными. Надо просто говорить, что все возвышенные идеалы — это сказки, в них верят лишь далекие от реальности наивные простачки, а на самом деле в жизни всё и всегда основано лишь на шкурной выгоде. Если так говорит даже клинический идиот, он уже выглядит почти мудрецом, потому что «кое–что понимает в этой жизни».

Сапковский, конечно, не идиот, во всяком случае — не клинический, но то, что он пишет о рыцарях — это тотальная глупость. Тут срабатывает один удивительный закон: как только безбожник, пусть даже не глупый, начинает рассуждать о христианстве, он тут же провозглашает такую чушь, какой в иной ситуации постеснялся бы и олигофрен.

Если бы ключевое утверждение Сапковского: «В романах действовали рыцари, которых ни когда не было в жизни» было правдой, рыцарские романы являли бы собой потрясающее исключение из всей мировой литературы. А с чего бы? Литература — это всегда отражение жизни, она всегда вырастает на почве реальности, потому что больше ей просто не на чем вырастать. Разумеется, литература по своему переплавляет реальность, перевоссоздает её, иногда — идеализирует, иногда сгущает краски, иногда показывает нам словно под микроскопом то, чего невооруженным глазом и не разглядеть. Но такова и функция литературы. При этом ни в одном романе не может быть ни чего такого, чего совершенно нет в жизни. Даже абсолютно бездарный текст и то отражает некоторые черты реальности. Если же речь идет о книгах востребованных спустя восемь столетий(!) после своего создания, можно не сомневаться — в них рассказывается не только о чем–то в высшей степени реальном, но даже и более того — о вечно актуальном.

Итак, утверждение Сапковского, что рыцарские романы отражают фиктивный идеал и рассказывают нам о рыцарях, которых ни когда не было — абсолютно фантастично, такого даже теоретически не может быть.

Авторы первых романов артуровского цикла Кретьен де Труа и Вольфрам фон Эшенбах сами были рыцарями и свои стихотворные тексты они устно исполняли перед такими же, как и они рыцарями. Эти романы писали профессионалы в расчете на профессиональную аудиторию. К тому же в ту эпоху любой роман воспринимался, как повествование о реальных событиях. А теперь представьте себе, что в зале, где собрались две дюжины «тупых мясников», один из этих «мясников» (которому его «тупость» странным образом не помешала написать красивые стихи) вдруг начинает распевать про каких–то выдуманных рыцарей, которых ни когда не было и быть не могло. Вы представляете себе военную среду? Тогда вы уже слышите, как с мест несется: «Ты че какую херню городишь!?» Такого фантазера забросали бы обглоданными костями и больше уже ни когда не приглашали бы. Даже на охоту не приглашали бы, не то что дурацкие стишки читать, от которых блевать хочется.

Представьте себе, как офицер, воевавший в Афганистане, написал бы роман, в котором рассказывает, как советские офицеры в перерывах между боями увлеченно обсуждают речи Брежнева и приходят к выводу, что у Леонида Ильича каждая мысль гениальна. С таким «романистом» ни один «афганец» и рюмки водки не выпил бы. Или офицер, который прошел первую чеченскую, в своём романе написал бы, как они с друзьями дали клятву отдать свои жизни за великого Ельцина. Такому романисту боевые офицеры просто били бы морду, да ведь такого романиста и представить себе невозможно.

А между тем, рыцарские романы пользовались в рыцарской среде большой популярностью, иначе они просто не могли бы сохраниться до наших дней. Их бы не пели, не записывали, они бы просто забылись, как нечто ни кому не нужное. Причем, иной аудитории кроме рыцарской у этих текстов не было вообще. В монастырях, знаете ли, литературных вечеров не устраивали, и перед крестьянами тоже ни кто не выступал со стихами.

Значит всё–таки «тупые мясники» находили в этих романах что–то своё, родное, до боли знакомое и берущее за душу. Представьте себе рыцаря, который слушает о приключениях Персеваля. Конечно, в жизни он таких ни когда не встречал и сам он не такой. Но он постоянно улавливает в этом образе отдельные хорошо ему знакомые черточки известных ему рыцарей, да ведь и в нем самом есть что–то от Персеваля, ну пусть чуть–чуть, но и это его радует. Он хорошо знает своих братьев по оружию. Один так храбр, что бывало в одиночку бросался на целый отряд, другой ни разу в жизни не обидел ни одну женщину, у третьего была такая любовь, что всё графство пришло в изумление, четвертый религиозен, как монах, и молится, кажется, чаще, чем сражается. Рыцарь находит в Персевале лучшие черты тех, кого лично знает, только собранные в одном образе. У Персеваля столько достоинств, сколько в жизни в одном рыцаре не встретишь, ну так ведь на то и литература.