Священный лес

В темноте ночи мы молча идем гуськом через пустую деревню. Только далекие молнии, время от времени освещающие темную, плотную массу леса, помогают нам не сбиться с пути. Мы минуем последние хижины и подходим к узкому символическому входу. Я на мгновение останавливаюсь. Бурное волнение охватывает меня у этого запретного порога. Но Вуане не дает нам насладиться этой долгожданной минутой и погружается в густую тень.

Глядя поверх его плеча, я различаю впереди неясный свет.

Мы выходим на широкую утрамбованную поляну, границы которой теряются во мраке.

Колдуны, человек пятнадцать, уже стоят там вокруг лампы-молнии.

Мы знаем этих людей. Они всегда дружески, приветливо относились к нам.

Они не приветствуют нас ни словом, ни жестом. Опустив головы, они упорно смотрят в землю. Вокруг звучит таинственный концерт лесных насекомых.

Зэзэ Соховоги сидит на корточках перед старым сундуком, забрызганным разжеванными орехами кола. Он вынимает оттуда какую-то тунику, заскорузлую от запекшейся крови жертв и инкрустированную прямоугольниками из блестящих каури[21]: бубу-«снадобье». Мне вспоминаются рассказы Вуане, и я невольно напрягаюсь.

Важное выражение лица Зэзэ, медлительность его движений, сосредоточенность мужчин достаточно ясно говорят о том, что сейчас будет совершаться один из важнейших обрядов. Я хотел было начать съемку, но Вуане простым пожатием руки дал мне понять, что еще рано.

Зэзэ раздевается догола, надевает священную тунику, натягивает поверх нее крест-накрест два длинных мешка-талисмана из кожи, приобретших от крови бурый цвет, надевает на голову что-то вроде меховой шапочки. Затем он хватает свой трезубец, и один из помощников протягивает ему черный пузатый глиняный сосуд.

Зэзэ медленно подносит его к губам. Хриплый, дикий призывный крик пронзает густой мрак ночного леса. Вэго, появившись из темноты позади Зэзэ, вторит ему, дуя в такой же сосуд. Их завывания сменяют друг друга.

Это какие-то вздохи допотопных чудовищ, нечеловеческая музыка первых веков существования земли, рождающая в душе невыразимую тоску. Вскоре к этим главным голосам присоединяются дьявольски пронзительные звуки свистков других участников церемонии. Вуане делает нам знак, что можно начинать.

На мгновение ослепленные вспышками магния, люди шарахаются в стороны. Они никогда не видели такого. Но священная музыка не смолкает — это голос Великого Духа, и Афви не может поддаться страху, далее перед изобретениями белых. При свете ламп поляна, как бы выхваченная из ночной темноты, приобретает очертания собора: огромные прямые стволы возносятся ввысь, словно колонны, а тяжелые ветви образуют над головой стрельчатый свод.

Там, в деревне, устрашенные столь близким присутствием духов, женщины и билакоро должны сейчас прятаться в темных хижинах.

Лес вокруг нас затаил дыхание: обычные лесные голоса смолкли. Кажется, будто жизнь замерла.

Блюстители культа уже забыли о нашем присутствии и медленно кружатся посреди площадки в каком-то диком экстазе. Они вырвали эту музыку у земли, у скал, у чудовищной растительности и зверей бруссы[22]. Ее вой передает первобытный страх человека перед природой.

Вуане говорит мне с каким-то отчаянием:

— Вот великое дело, которое не должен был видеть ни один белый, — и его голос дрожит. — Теперь это уже не тайна тома.

Мы потеряли всякое представление о времени. Жан почти непрерывно снимает, и только смена ламп дает нам представление о том, сколько минут все это длится.

Вдруг вся группа блюстителей культа начинает двигаться на нас с вызывающим, почти злобным видом. На мгновение они забыли свою обрядовую мимику, и мы видим их подлинные лица, кажущиеся особенно трагическими в резком свете ламп.

Зэзэ, идущий впереди, останавливается. Кажется, что он только что очнулся от какого-то кошмара. Он смотрит на нас так, будто увидел впервые, но его изумление тут же сменяется безграничной скорбью. Он понял в свою очередь: но его вине белые держат теперь тайну тома в своей проклятой машине. Ритм замедляется; призывы Афви становятся все реже, все глуше. Свет лампы мерцает, бледнеет. Зэзэ бросает на меня горестный взгляд. Плечи его опустились, тело словно придавлено тяжестью огромной усталости. Лампа вспыхивает в последний раз и гаснет. Тьма вновь обступает нас.

Слабый свет ламп-молний не может разогнать темноты, лес все еще молчит. Мы не смеем шелохнуться. Наконец я различаю приближающегося к нам Вуане. В знаю, что должен что-то сказать, но чувствую себя опустошенным; мне хотелось бы взять Зэзэ за руку, не говоря бесполезных слов.

— Скажи Зэзэ, что я никогда не забуду этого.

5

Несмотря на наши протесты, Вуане упорно будил нас каждый день на заре, причем находил все новые убедительные аргументы.

— Во времена Самори [23], когда шла война между местными племенами, — сказал он как-то раз, — великие полководцы тома вставали незадолго до рассвета и плотно завтракали. Они не разговаривали и не открывали дверей. Когда они выходили, готовые к бою, раньше всех, они одерживали победу.