Священный роман

Если бы эта острая тоска была единственным глубоким опытом нашей души, мы не потеряли бы сердца. Даже если бы мы ни разу не утолили эту тоску, мы бы стремились утолить ее всю жизнь. Есть множество намеков, подсказок и «мучительных проблесков», чтобы мы продолжали искать и наше сердце было всегда открыто и готово к поиску. Но есть и другое послание, которое доходит до всех нас в разных формах и по-разному влияет на нашу жизнь даже в ранние годы. Часто кажется, что оно приходит ни с того ни с сего, без особых причин, которые были бы доступны пониманию. Оно темное, мощное и полное ужаса. Мне оно представляется в виде Жалящей Стрелы.

Глава 3. Жалящие Стрелы

Мое появление на свет сопровождалось криком, и каждый новый день объясняет его причину.

Джордж Герберт

Как писала Симона Вейл, лишь две вещи трогают человеческое сердце — красота и несчастье. Но несмотря на то, что мы хотим, чтобы на земле осталась только красота, каждый из нас испытал достаточно боли, чтобы у него зародились серьезные сомнения в справедливом устройстве мира, в котором мы живем. С ранних лет мы получаем еще одно послание, предупреждающее, что у Романтики есть враг.

Псалмопевец сообщает нам об этом враге, но в то же время говорит, что нам не надо бояться его:

Он [Господь] избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы, перьями Своими осенит тебя, и под крыльями Его будешь безопасен; щит и ограждение — истина Его. Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем…

Пс. 90:3–5

И все же мы не можем отрицать, что всех нас настигали Стрелы, иногда в виде шквального огня, от которого становилось не видно света, а иногда поражая нас настолько незаметно, что лишь годы спустя мы понимали, что ранены, когда рана загнивала и нарыв прорывался наружу.

Одну из первых Стрел я (Брент) получил осенним утром, когда уже не было зеленого летнего хора, так радовавшего меня. Это было связано с моей мамой. Я собирался уходить в школу, а она стояла на кухне у плиты, помешивая овсянку. Было видно, что она плакала, и слезы все еще стояли в ее глазах. Но они не были похожи на слезы обиды или боли, вызванные минутной размолвкой с отцом. Не были они и следствием какого-то недавнего сообщения о смерти или болезни кого-то из близких.

Это были слезы испуганной девочки, несмотря на то, что ей уже было к тридцати, которая не могла привести в соответствие свои обязанности матери и жены с потребностями собственного раненого сердца, никогда не ощущавшего взаимопонимания и любви между матерью и отцом, таких необходимых, чтобы чувствовать себя уверенно и защищенно. Я не смог тогда выразить все это словами, но понял, что главный враг сейчас — это страх, который нужно срочно уничтожить. Если у сердца был такой противник, что с ним не могли справиться даже взрослые, то мой мир был еще более уязвим, чем я думал. Я бросился на помощь маме, чтобы уничтожить врага самым лучшим способом, который я знал.

По-моему, я накрыл ее руку своей и сказал что-то типа: «Все будет хорошо». Помню, что даже тогда я испытал чувство разобщенности, которое удержало меня от обращения «мамочка» или «мамуля». Я не понял, что Стрела уже сидела в нас обоих. Мать посмотрела на меня сердито, оттого что кто-то может верить в такие глупости, и ответила примерно так: «Ничего подобного. Ты еще ребенок и даже не представляешь, о чем говоришь».

Моего отчима не было там, чтобы показать мне, как отражать Стрелы, подобные этой, поэтому они пронзили меня и, как я понял позже, застряли достаточно глубоко. А потом я убедился, что он тоже не знал, как защитить от этого врага себя или меня.

То послание, которое несли Жалящие Стрелы в ту осень и зиму, повлияло на меня так же сильно, и даже еще сильнее, чем послание летних певцов на берегу реки. Помню, как сидел в школьном кафетерии один, пытаясь вытащить Стрелы или хотя бы как-то спрятать их, чтобы так же добродушно подшучивать надо всем, как это с легкостью делали мои друзья.

Помню, как стоял утром в пижаме на кухне нашего старого фермерского дома, мне было тогда лет пять — шесть, когда двое мужчин в фетровых шляпах и длинных плащах пришли узнать, где мои родители. Они задавали какие-то вопросы, на которые я отвечал неизменным «не знаю». Наконец они с отвращением отвернулись и сказали на прощание: «А ты не очень-то много знаешь, приятель».