Священный Цветок. Суд фараонов

Около трех часов пополудни показались довольно отчетливо берега острова (если только это действительно был остров, что для меня до сих пор осталось невыясненным), к которому мы направлялись. Вершина горы, стоявшей на расстоянии нескольких миль от берега, была видна за несколько часов до этого. Ее очертания я мог видеть в бинокль почти с самого начала нашего плавания.

Около пяти часов вечера мы вошли в глубокий залив, окаймленный с обеих сторон лесами, среди которых были обработанные поля и небольшие деревни обычного африканского типа.

Судя по небольшой величине деревьев, росших около возделанных мест, я заключил, что некогда (вероятно, в минувшей половине текущего столетия) такие места занимали значительно большее пространство. Я спросил Комбу о причине этого. Он ответил мне загадочным изречением, которое произвело на меня такое впечатление, что я занес его слова в свою записную книжку:

Когда умирает человек, умирает и хлеб. Человек есть хлеб, и хлеб есть человек.

Больше я ничего не мог от него добиться. Очевидно, он намекал на убыль населения в Земле Понго – обстоятельство, о котором ему не хотелось говорить.

После первых миль залив заметно сужался. В самом конце в него впадал небольшой поток. По обе стороны этого потока, через который во многих местах были переброшены грубо сделанные мосты, был расположен город Рика. Он состоял из множества больших хижин, крытых пальмовыми листьями и построенных из глины или, вернее (как оказалось впоследствии), из озерной грязи, смешанной с сеченой соломой или травой.

Достигнув подобия набережной, укрепленной от напора волн вбитыми в тинистое дно сваями, к которым было привязано множество лодок, мы вышли на берег; как раз в это самое время солнце начало заходить. Наше прибытие было, без сомнения, замечено, так как едва мы приблизились к набережной, как на берегу затрубили в рог, на звук которого появилось множество людей, вышедших, я полагаю, из хижин. Они помогли нам причалить. Я заметил, что все они внешним видом и чертами лица были похожи на Комбу и его товарищей. Они так походили друг на друга, что их трудно было различать. По-видимому, все они были родственниками, благодаря частым бракам между членами одних и тех же семейств.

В наружности этих рослых холодных людей, одетых в белые одежды, было нечто, внушавшее страх, нечто неестественное, нечеловеческое. В них совершенно отсутствовала обычная африканская веселость. Никто из них не говорил громко и не смеялся. Они не толпились вокруг нас, пытаясь потрогать руками нас или наше платье. По-видимому, никто из них даже не удивлялся. Они были молчаливы и смотрели на нас холодно, будто прибытие в их страну троих белых людей было самым обыденным явлением. Наше появление не произвело на них особенного впечатления, так как они слегка улыбались, глядя на белую бороду брата Джона и на мои торчащие волосы, и указывали на них друг другу пальцами или рукоятками своих больших копий. Я заметил, что для этой цели они не пользовались острым концом копья, быть может, по той причине, что нам это могло показаться враждебным действием. Для нас было унизительным, что единственным из всех нас человеком, который вызвал в них удивление и интерес, был Ханс. На них, по-видимому, производило сильное впечатление его безобразное сморщенное лицо. Быть может, это было потому, что до сих пор они не видели ничего подобного, или по другой причине, о которой читатель догадается в свое время.

По крайней мере, я слышал, как один из них спросил Комбу, указывая на Ханса, наш ли бог этот человек-обезьяна или только предводитель. Этот комплимент, очевидно, очень понравился Хансу, которого до сих пор никто не принимал ни за бога, ни за нашего предводителя. Но остальным он вовсе не показался лестным. Мавово пришел в сильное негодование и прямо сказал Хансу, что если еще раз услышит такие разговоры, то поколотит его при этих людях, чтобы показать им, что он не бог и не предводитель.

– Подожди грозить мне, зулусский мясник, до тех пор, пока я не окажусь кем-либо в этом роде! – негодующе воскликнул Ханс. Потом прибавил с характерным готтентотским хихиканьем: – Однако верно то, что прежде, чем все это окончится, вам придется счесть меня за того и за другого.