Священный цветок

Пройдя через эти сады, мы подошли к наклонной равнине, поросшей кустарником. Идти здесь было труднее, так как дорога была покрыта ползучими растениями. Я был очень рад, когда мы к закату солнца достигли гребня холма и очутились на открытой, плоской равнине, расстилавшейся до самого горизонта. В кустарнике мы легко могли подвергнуться нападению, но на открытом месте я боялся этого меньше. Хотя их лазутчики не теряли нас из вида, тем не менее в продолжение нескольких дней они ничего против нас не предпринимали.

Найдя удобное место у ручья, мы расположились ночевать. Ночь была так хороша, что мы не разбили палаток. Впоследствии я сожалел, что мы не ушли подальше от воды, так как над болотами, прилегавшими к ручью, носились мириады москитов, отравлявших нам существование. На бедного Стивена, непривычного к ним, они набросились с особенной яростью, и на следующее утро он, покрытый следами их укусов, являл собою весьма печальное зрелище. Кроме того, наш покой нарушался необходимостью выставлять бдительную стражу, на случай, если арабы вздумали бы напасть на нас среди ночи, и на случай попытки наших носильщиков бежать от нас, похитив багаж. Перед тем как они улеглись спать, я объяснил им, что всякий из них, кто попытается бежать, будет застрелен и что если они останутся снами, то с ними будут очень хорошо обращаться.

Они ответили через двух мазиту, что им некуда идти и что они не хотят снова попасть в руки Хассана, о котором они говорили не иначе, как с содроганием, и указали при этом на свои покрытые шрамами спины и на следы на шеях, оставленные невольничьими хомутами. Их слова казались искренними, но на них, конечно, нельзя было вполне положиться.

Убедившись на следующее утро, что ослы не разбежались и что вообще все обстоит благополучно, я вдруг заметил сквозь легкий туман какой-то белый предмет, который я сначала принял за маленькую птичку, сидящую на воткнутой в землю палке ярдах в пятидесяти от лагеря.

Я направился к нему и увидел, что это не птица, а кусок бумаги, вложенный в расщепленную на конце палку, какие туземцы употребляют для переноски писем. Я развернул бумагу и с большим трудом (письмо было написано на плохом португальском языке) прочел следующее:

Английские черти!

Не думайте, что вы избавились от меня. Я знаю, куда вы идете, и если вы не погибнете в пути, то все равно умрете от моей руки. Я располагаю тремя сотнями храбрых, хорошо вооруженных людей, которые почитают Аллаха и жаждут крови христианских собак. С ними я последую за вами, и если вы попадете в мои руки живыми, вы узнаете, что значит умереть от огня или от солнца, будучи зарытыми в муравейник. Посмотрим, поможет ли вам тогда ваш английский военный корабль или ваш бог. Да постигнет вас беда, белые разбойники, грабящие честных людей!

Это приятное послание не было подписано, но нетрудно было догадаться, кто был его анонимным автором. Я показал его Стивену. Он так был раздражен его содержанием, что пролил лекарство, которым лечил свой укушенный москитами глаз. Когда боль была наконец успокоена купаньем, мы состряпали такой ответ:

Убийца, известный среди людей под именем Хассан-бен-Магомета!

Поистине мы свершили грех, не повесив тебя, когда ты был в нашей власти. Такой ошибки мы больше не сделаем. О волк, питающийся кровью невинных! Твоя смерть близка, и мы уверены, что ты примешь ее от наших рук. Приходи со всеми своими приспешниками когда хочешь. Чем больше их придет с тобой, тем приятнее будет нам, желающим избавить мир от возможно большего числа негодяев.

До скорого свидания.

Аллан Квотермейн.

Стивен Соммерс.

— Превосходно, — сказал я, перечитав письмо.

— Да, — ответил Стивен, — но, быть может, наше письмо несколько хвастливо по тону. Что будет, если этот джентльмен явится к нам с тремя сотнями вооруженных людей?