Священный цветок

Калуби сделал движение, будто собирался покинуть хижину, но я поймал его за руку и сказал:

— Постой, дружище. Ты просишь нас, чтобы мы, подвергаясь большой опасности, убили одного из богов твоей страны, — величайшего из них — для спасения твоей жизни. Прекрасно. В уплату за это мы просим тебя подарить нам остальных богов твоей страны и перевезти нас с ними через озеро. Принимаешь ли ты наше предложение или нет?

— Нет, — мрачно сказал Калуби, — если я соглашусь на это, я навлеку на свой дух последнее проклятие. Оно слишком ужасно для того, чтобы говорить о нем.

— А отказываясь, ты навлекаешь на свое тело первое проклятие. Через каких-нибудь несколько часов ты будешь убит обезьяной, которую называешь своим богом. Да, убит и потом зажарен и съеден в качестве жертвы. Не правда ли?

Калуби кивнул головой и застонал.

— Что касается нас, — продолжал я, — то мы рады твоему отказу, так как теперь мы избавимся от трудного и опасного дела и вернемся в Землю Мазиту целыми и невредимыми.

— Как вы вернетесь в Землю Мазиту, о господин Макумазан, если, даже избавившись от зубов бога, вы осуждены на «жаркую смерть»?

— Очень просто, Калуби. Мы скажем Комбе о твоем злом умысле против своего бога и о том, что отказались слушать тебя. Это нам легко будет доказать, пока ты находишься здесь, где тебя никто не ожидал бы найти. Я пойду и ударю в кувшин, который стоит за дверями. На звук его непременно кто-нибудь придет, хотя теперь и поздно. Стой спокойно! У нас есть ножи, а у наших слуг — копья.

Несчастный Калуби бросился к моим ногам.

— Господин! — сказал он. — Я отдам вам Мать Священного Цветка и ее дочь вместе с самим Священным Цветком, выкопанным с корнем, и клянусь, что если смогу, то переправлю вас через озеро целыми и невредимыми. Только я прошу вас, чтобы вы взяли меня с собой, так как после этого я не посмею остаться здесь. Ох, зачем я родился на свет? Зачем родился?

Он начал плакать.

— Этот вопрос, о Калуби, задавали уже многие, но никто не получил на него ответа, хотя, вероятно, ответить на него все-таки можно, — мягко сказал я.

Мне было очень жаль этого несчастного человека, заблудившегося в аду суеверия.

— Однако, — продолжал я, — мне кажется, что ты поступил мудро. Пока ты будешь верен нам, мы будем молчать. Но если только ты попытаешься предать нас, то мы, которые не так беззащитны, как кажется, сами предадим тебя и умереть придется тебе, а не нам. Итак, это решено?

— Да, решено, белый господин! Но не брани меня, если дело примет плохой оборот. Боги знают все, а они — демоны, которым человеческие страдания доставляют удовольствие. Они смеются над всякими договорами и подвергают мучениям тех, кто наносит им оскорбление. Но что будет, то будет. Я поклянусь, что останусь вереи вам, такой клятвой, которая не может быть нарушена.

Он вытащил из-за пояса нож и проколол им кончик своего языка; из проколотого места закапала на пол кровь.

— Если я нарушу свою клятву, — сказал он, — пусть мое тело похолодеет, как холодеет эта кровь, пусть оно сгниет, как сгниет эта кровь! Пусть мой дух затеряется в мире призраков и исчезнет в нем, как исчезнет в воздухе и в прахе земном эта кровь!

Эта ужасная сцена произвела на меня сильное впечатление. Оно усиливалось появившимся у меня убеждением, что этому несчастному человеку не избежать своей судьбы.

Мы ничего не сказали. В следующий момент он закрыл лицо своей белой одеждой и выскользнул из хижины.

— Боюсь, что мы ведем с этим парнем не вполне чистую игру, — как бы с угрызениями совести сказал Стивен.

— Белая женщина и ее дочь… — пробормотал брат Джон.

— Да, — размышлял вслух Стивен, — это можно оправдать желанием вырвать из ада двух белых женщин. А желание достать орхидею можно оправдать желанием не разлучать бедняжек с цветком. Это действует успокоительно на совесть.

— Надеюсь, что вы найдете в этом некоторое утешение, когда все мы попадем на железную решетку, на которой, как я заметил, найдется достаточно места для троих, — саркастически заметил я. — А теперь молчите, так как я хочу спать.

К сожалению, я должен прибавить, что это желание осталось только желанием. Но если я не мог уснуть, то я мог, по крайней мере, думать. И передумал я о многом.

Сперва я думал о понго и их богах. Кто они и почему поклоняются таким странным богам? Но я скоро оставил этот вопрос, так как он одинаково применим к дюжине других религий, скрытых на обширном африканском материке. Ответ на него можно было бы найти в тайниках человеческой души, которая видит вокруг себя только смерть, ужас и зло и олицетворяет их — в том или ином причудливом виде — в своих богах или, вернее, демонах, которых постоянно надо умилостивлять. Такие боги — не что иное, как создания, в которых вселился дух Бога или Дьявола. Эти духи бывают различны и представляют собою отдельные эмблемы и свойства.