Святая Эвита

Да, было нелегко узнать Ее в этом порочном чуждом аквариуме. Ее уложили на диван в форме египетской ладьи с крокодильими лапами. Она лежала на боку, в положении, несвойственном покойникам, обернувшись лицом к оскорбительной уличной возне и сложив руки с переплетенными пальцами на поясе. Полковник сильно ударил по стеклу. Внутри валькирия, передвигаясь с преувеличенной медлительностью, приоткрыла незаметную дверцу в стеклянной стенке.

— Где те люди, которые привезли сюда эту женщину? — спросил он по-немецки, просовывая руку в проем, чтобы помешать закрыть дверь.

— Это кукла, — ответила валькирия. — Я ничего не знаю. Те, кто их покупает, еще не приходили.

— Я хочу ее купить, — сказал Полковник.

— Эта не продается. Ее держат как образец. Там, в задней комнате, есть много кукол вроде нее. Есть китаянки, африканки, греческие богини. Я лучше них. Я умею то, чего они не умеют.

Полковник наставил на нее свой «вальтер».

— Открой дверь, — сказал он. — Я хочу посмотреть на эту женщину вблизи.

— Дверь я открою, — сказала валькирия. — Но если вас застигнут, вам придется очень плохо.

Послышалось жужжанье засова, и Полковник увидел узкую прихожую, обитую черным бархатом. Салон аквариума был справа.

— Сюда, Фескет! — позвал Полковник. — Помогите мне взять Ее!

Но Фескета на Гербертштрассе уже не было, его и след простыл.

Держа револьвер наготове, Полковник перескочил из прихожей в салон и сразу очутился в зоне одуряющего ультрафиолетового света. Валькирия растерянно попятилась в угол. Полковник тоже растерялся, увидев наконец Персону так близко. Все, что с ним произошло в Гамбурге, казалось нереальным, словно то был не он, а кто-то другой. Озираясь, чтобы на него неожиданно не напали с флангов или с тыла, он осмотрел приметы: средний палец с отрезанной фалангой на правой руке и усеченную мочку левого уха. Потом отогнул правое ухо и с жадностью стал искать звездчатую метку. Это Она. Метка была на месте.

Он приподнял тело и взвалил его себе на плечи, как тип из «фольксвагена» накануне вечером. Затем направился к выходу из Гербертштрассе, но один из уже знакомых ему гигантов в котелке и плаще преградил дорогу и закричал своим странным контральто: «Komm her! Du kannst nicht!»[132]. Все повторялось; невообразимая реальность копировала самое себя, он проживал вторично эту воображаемую жизнь. Тогда Полковник двинулся обратно к площади Ганс-Альберс, надеясь, что Фескет, быть может, ждет его там, но ни Фескета, ни второго гиганта не было, зато первый наступал ему на пятки. Полковник повернулся к нему лицом с Нею на плече (у нее был вес тюля, вес воздуха, он узнал Ее по этой невесомости), угрожая «вальтером». Он увидел, что преследователь быстро скрылся в какой-то прихожей, — большего ему не надо было. Он выстрелил в воздух. От резкого звука выстрела время остановилось и солнце исчезло.. Полковник, нежно уложив Персону в свой белый «опель», тронулся в путь, понимая, что Фескет уже не придет и, вероятно, больше не появится на его пути никогда.

В Бонн он приехал, как и предполагал, около полуночи. По дороге дважды останавливался посмотреть на Нее: это был его трофей, его победа, но как знать, не слишком ли поздно он спас Ее, бедняжка, моя святая, моя любимая, о тебе совершенно не заботились, почти исчезло твое свечение, исчез аромат, что бы я делал без тебя, моя драгоценная, моя серебряная.

В эту ночь он с Нею не разлучался. В кузове осмотрел оставленные Фескетом вещи: в чемоданчике были только две грязные сорочки да несколько спортивных журналов. Перед рассветом он тихо вошел в свой дом, побрился и принял ванну, все время поглядывая на машину. Наблюдательный пункт был идеальный: гараж был виден изо всех окон, кроме окна гостиной. Два полицейских поста находились возле Веберштрассе, «фольксваген» посольского сторожа одиноко мокнул на обочине Боннгассе.

Полковник колебался, пойти ли в это утро работать в свой неуютный кабинет. С одной стороны, он не хотел разлучаться с Нею, с другой — опасался, что его столь долгое отсутствие вызовет в посольстве вопросы, на которые он не мог ответить. Он посмотрел на себя в зеркало. Вид был неважный. Тупая, упорная боль сжимала поясничные мышцы и принуждала его ходить согнувшись — тело мстило за часы пытки, проведенные за рулем. Пока солнце поднималось над суровым Рейном, он приготовил себе крепкий кофе.

Можно было и не глядеть на лицо жены, чтобы понять, что его ждут дурные вести. Он услышал шаги ее босых ног, шорох сорочки, хриплый, гневный голос:

— Исчезаешь, как привидение, и даже не поинтересуешься, что происходит с твоей семьей, — сказала она.

— Что тут может происходить, — возразил Полковник. — Если бы произошло что-нибудь серьезное, ты бы не залеживалась так поздно.

— Звонил посол. Ты должен вернуться в Буэнос-Айрес немедленно.

В его голове что-то обрушилось: любовь, гнев, вера в себя. Все, что было связано с его чувствами, рассыпалось вдребезги. Он услышал только грохот.

— Зачем? — спросил он.

— Откуда я знаю. Я тебе уложила чемодан. Ты должен отправиться завтра, вечерним самолетом.