Святая и греховная машина любви

— Послушай, Монти, ты с ума сошел? Ты же не можешь так просто уйти, бросить меня!

— Это еще почему? Я, кажется, и так был с тобой чересчур любезен.

— Да, конечно, но я прошу! Пожалуйста, не уходи, поговори со мной. Мне так надо поговорить о Софи… Может быть, ты уже… но я еще нет…

— Тебе нужны твои письма?

— Нужны, но… Собственно, если ты их найдешь, ты мог бы…

— Сомневаюсь, чтобы Софи их хранила — этакие тыщи.

— Ну, пусть не все, но несколько — те, которые ей особенно нравились… Мне как раз очень бы хотелось знать, какие именно она оставила…

— Как же ты мне осточертел, — сказал Монти, но сел, не порываясь больше уходить. Впервые после смерти Софи он говорил с человеком, который знал ее и любил. Была еще мать Софи, но у нее хватало своих забот, она даже не приехала на похороны. Ему хотелось говорить с Эдгаром, и в то же время он понимал, что делать этого не нужно. Когда все кончилось, ушло безвозвратно, какой смысл обмениваться бездарными репликами с жалким призраком из прошлого?

— Она отвечала на твои письма? — спросил он Эдгара.

— Так она не рассказывала? Могла иногда черкнуть пару строк, а в основном нет. Но если на то пошло, ты ведь тоже на мои письма не отвечал. Ты хоть сохранил их?

— Я? Твои письма? Нет, конечно! Вообще не помню, чтобы я их получал. Мне каждую неделю приходят сотни писем. Секретарша ссыпает их в мешок и уносит. — Секретаршу он тоже давно рассчитал, и письма теперь накапливались в ящиках из-под чая в прихожей. Правда, Харриет предлагала ему свои услуги, говорила, что с удовольствием все разберет.

— Да нет, ты должен помнить! — настаивал Эдгар. — Я писал тебе такие длинные письма — про Калифорнию, про местную фауну — про все… Тебе наверняка было интересно. А про морских выдр помнишь?

Монти не помнил.

— Помню. Но ты такой же зануда, как раньше.

— Ты тоже не очень изменился. По-моему, у нас и разговор складывается, как раньше. Я налью себе еще виски, ладно? Без него у меня теперь общение как-то не идет.

— Что это за ужин, с которого ты вчера сорвался?

— Званый ужин Общества латинской литургии.

— Кстати, поздравляю с новым назначением. Я читал в «Таймс».

— Спасибо, — сказал Эдгар, глотнув виски. — Вот уж не думал, что когда-нибудь выбьюсь в начальники. Шутка сказать, целый оксфордский колледж! Ну я и не удержался. Хотя потом наверняка буду жалеть, что взялся, — это же время, отнятое у настоящей работы. Господи, какое длинное письмо я написал об этом Софи.

— А я думал, ты навсегда обосновался в Калифорнии.

— Я сам так думал. Местечко, конечно, совершенно жуткое, рай для гедонистов. Но, представь себе, я там себя чувствовал как-то… без тормозов, что ли, — в общем, свободно. Говорят, все англичане так реагируют на Америку. Я тоже там развратился, я рассказывал Софи в письмах. То есть развратился не в смысле женщин, конечно…

— Конечно.

— Я ведь пуританин. Я вообще самый несчастный мужчина в северном полушарии, сперма скоро из ушей потечет… Боже, что же я такое несу, будто ничего не случилось… а она… Слава богу, что есть виски. Раньше, без спиртного, я не знал, куда себя деть. А теперь всегда хожу немного подшофе, никто даже не замечает… Надеюсь, что не замечает… А протрезвел бы — наверное, волком бы выл… Знаешь, я все время добавляю по чуть-чуть — так и хожу. Хмель для меня как хороший крепкий мост под ногами. Он один меня и держит, без него давно бы уже бултыхнулся головой в омут. Чуть что — стаканчик, и я опять наверху. И с работой сразу же полный порядок. Боже, какое я ничтожество, какой неудачник… Но об этом я тоже писал Софи.

— Представляю, каково ей было все это читать, — сказал Монти. — Не пойму только, зачем ты так прибедняешься. Неудачник! Ты, правда, всегда любил заблуждаться на свой счет, но тут уж — ученый с мировым именем, член Королевской академии, ректор колледжа в Оксфорде…

— Но я ведь был когда-то учеником Бизли! Как вспомню об этом, хочется забиться под ковер и умереть со стыда. Нет, я совершенный ноль, до тебя мне…

— Я-то тут при чем? Всего-навсего неудавшийся романист.

— Удел художника — лучший из всех возможных, — изрек Эдгар обслюнявленными устами и озабоченно заглянул в свой стакан. — Да, самый лучший. Эх, был бы я писателем! Ну, в общем, ты знаешь, что я имею в виду.

Монти, как ни странно, знал.

— Просто ты лучше меня, — сказал Эдгар. — Всегда был лучше. За то и получил Софи. Ты ее заслуживал — и ты ее получил. О Господи!.. Она же умерла. Господи. У тебя есть стержень, вот что. А у меня нет. Я мягкий, весь мягкий, насквозь. Так ничего и не смог в жизни сделать по-мужски. Может, я дебил? Точно, дебил. Я, знаешь, как увижу в человеке силу, благородство или что-нибудь этакое — просто лопаюсь от злости. А в тебе вижу и не лопаюсь. Это потому, что в колледже ты был моим кумиром. А помнишь, как ты был у нас «консулом»? А еще помнишь: «Принц, чей оракул находится в Дельфах…» Сколько историй понасочиняли, сотворили целую свою мифологию, а в центре непременно ты, всегда ты. В юности, знаешь ли, мы все выбираем себе кумира — и на всю жизнь. Ты мой кумир.