«Святая инквизиция» в России до 1917 года

В самом деле, возьмем термин «штунда». Сначала безобидное слово, от немецкого Stunde — «час». Обозначало оно собрание людей, «любящих религиозное настроение в обыденной жизни» [9], потом — кличка; затем — клеймо, когда слово «штунда» проникло в официальные документы. После этого оно уже являлось «в виде универсального острого орудия борьбы с религиозным разномыслием всех оттенков (курсив мой. — А.Б.)» [10].

Слово «штунда» стало именем нарицательным, хотя секты как таковой не было. А было массовое религиозное движение, возникшее в православной среде на почве духовной неудовлетворенности. Даже в конце прошлого века профессор Бороздин писал:

«Наконец, что касается основного термина штундизма, то и он признается самими духовными писателями только в известном условном (курсив мой. — А.Б.) смысле, т.к. самостоятельной секты, которою можно было бы в отличие от других назвать штундистскою, не существует» [11].

К самобытному русскому ревивализму (духовному пробуждению) отчасти имели отношение немцы, живущие в России, «во внутренней жизни которых в период 60–х годов, как известно, происходил очень бурный процесс разложения (в смысле преобразования. — А.Б.)» [12]. Имелся в виду переход российских немцев из лютеранства и меннонитства в баптизм. Но это мало что объясняет в нашей проблеме. Немцев, во–первых, было не так уж много в России, да и далеко не все из них были вовлечены в обновленческий процесс внутри своих колоний; во–вторых, им, по российскому законодательству, было запрещено заниматься прозелитизмом, т.е. обращением в свою веру. Все они проходили по Департаменту духовных дел иностранного исповедания, и статья 4 «Устава духовных дел иностранного исповедания» устанавливала: ввиду того, что русский монарх «яко христианский Государь есть хранитель догматов и благочиния господствующей православной церкви, то право пропаганды своей религии принадлежит только православию» [13]. Была прописана и жесткая мера наказания за совращение в свою веру, а немцы были законопослушны.

Штундистское движение «возникло в первые пореформенные годы и не сводится к какому–нибудь одному виду сектантства» [14]. Нередкой была следующая картина: «отпавший от православия простолюдин может одно лишь констатировать: что он отпал от православия и не ходит в церковь и что, читая Евангелие, ищет новых путей. Зная же, что всякого отпавшего и народ, и батюшка, проклиная во время проповеди в церкви, называют «штундистом», он на вопрос, к какой же он вере теперь принадлежит, наивно отвечает: «штундист», не подозревая даже, что кроется под этим наименованием, и лишь в редком случае он назовет себя евангелистом» [15]. Поэтому «очень часто бывает то, что обыкновенно называют баптистами, есть пашковство или даже молоканство; что называют штундизмом (термин крайне неопределенный и собственно ничего не говорящий), есть новоштундизм, т.е. противовес баптизму, а иногда толстовство в народе, иногда штундохлыстовщина, иногда просто «свободный рационализм» [16].

Термин «свободный рационализм», на котором настаивал весьма компетентный специалист по сектантскому движению в России В. Д. Бонч–Бруевич, автору кажется наиболее приемлемым, хотя он будет мало употребляться в данной работе. Конечно, тот или иной отпавший от православия неизбежно примыкал к какой–нибудь религиозной фракции, потом мог переходить в другую, да и сами эти фракции были в стадии самоопределения, но поиск продолжался — кто может навести порядок в прорвавшемся потоке, увлекающем за собою всё? Автор снова подчеркивает, что объект его внимания — рационалистическое направление в новом религиозном проявлении, т. е. те ставшие неправославными христиане, которые без фанатизма, без крайнего мистицизма разумно определяли свою жизнь относительно своих семейных обязанностей, гражданского самосознания, поведения в обществе, где им приходилось жить.

Необходимо уточнить, что в книге речь пойдет не о конфессиях, а о праве как о совокупности устанавливаемых государством норм взаимоотношений. «…Когда в русской жизни окончательно будет изгнан произвол, и его заменит строгая законность, — тогда и в делах веры не будет применяться насилия; государство будет следить лишь за тем, чтобы никто не нарушал религиозной свободы, т.е. будет охранять все веры равно от чьих–либо насилий» [17], — об этом говорили еще в начале нашего столетия.

Ни один пишущий не может не быть субъективным, если он не равнодушен к проблемам своего общества. Но субъективность и тенденциозность — разные понятия, и последнего автор хочет избежать. Пусть говорят исторические документы и факты.

Хорошо забытое старое