Читаем Святая Иоанна полностью

Святая Иоанна

Ладвеню. На том суде, который послал святую на костер как чародейку и еретичку, говорили правду, закон был соблюден; было оказано милосердие даже сверх обычая, не было совершено ни единой несправедливости, кроме последней и страшной несправедливости — лживого приговора и безжалостного огня. На этом суде, с которого я сейчас пришел, было бесстыдное лжесвидетельство, подкуп судей, клевета на умерших, некогда старавшихся честно выполнить свой долг, как они его понимали, трусливые увертки, показания, сплетенные из таких небылиц, что и безграмотный деревенский парень отказался бы в них поверить. И, однако, из этого надругательства над правосудием, из этого поношения Церкви, из этой оргии лжи и глупости воссияла истина, как полуденное солнце на верху горы. Белое одеяние невинности отмыто от сажи, оставленной на нем обугленными головнями; верное сердце, уцелевшее средь пламени, оправдано; чистая жизнь освящена; великий обман развеян, и великая несправедливость исправлена перед людьми.

Карл. Друг мой, да ведь мне что нужно? Чтобы никто больше не мог сказать, что меня короновала ведьма и еретичка. А уж как этого добились — не все ли равно? Я, во всяком случае, из-за этого волноваться не стану. И Жанна бы не стала; она была не из таких, я ее хорошо знал. Значит, полное оправдание? Я им, кажется, ясно сказал, чтобы чисто было сработано.

Ладвеню. Торжественно объявлено, что судьи Девы были повинны в умышленном обмане, лицеприятии, подкупности и злобе. Четырехкратная ложь.

Карл. Неважно. Судьи все уже умерли.

Ладвеню. Их приговор отменен, упразднен, уничтожен, объявлен недействительным, не имеющим обязательности и силы.

Карл. Очень хорошо. Значит, никто уж теперь не может оспаривать законность моей коронации?

Ладвеню. Ни Карл Великий, ни сам царь Давид не были коронованы более законно.

Карл (встает). Великолепно! Вы понимаете, что это значит для меня?

Ладвеню. Я стараюсь понять, что это значит для нее.

Карл. Ну, где вам. Никто из нас никогда не мог наперед сказать, как она примет то или другое. Она была совсем особенная, ни на кого не похожая. И теперь пусть уж сама о себе заботится, где она там ни есть. Потому что я ничего не могу для нее сделать. И вы не можете; не воображайте, будто можете. Не по вас это дело. Я вам только одно скажу; если б даже вы могли вернуть ее к жизни; через полгода ее бы опять сожгли, хоть сейчас и бьют перед ней поклоны. И вы бы опять держали крест, как в тот раз. Так что (крестится) царствие ей небесное, а мы давайте-ка будем заниматься своим делом, а в ее дела не вмешиваться.

Ладвеню. Да не допустит Бог, чтобы я не был причастен к ней и она ко мне! (Поворачивается и выходит, говоря.) Отныне путь мой будет не ко дворцам и беседа моя будет не с королями.

Карл (идет за ним к двери и кричит ему вслед.) И благо вам да будет, святой человек! (Возвращается на середину комнаты и говорит, посмеиваясь.) Вот чудак-то! Но как он сюда вошел? И куда по девались все слуги? (С жестом нетерпения идет к кровати и, схватив трещотку, машет ею в воздухе.)

В открытую дверь врывается ветер; занавеси развеваются, по стенам бегут волны. Свечи гаснут.

(Кричит в темноте.) Эй, кто-нибудь! Идите сюда, закройте окна! Ветер тут все сметет!

Вспышка молнии. На миг ясно видно стрельчатое окно и на его фоне — темная человеческая фигура.

Кто там? Кто это? Караул! Режут!

Удар грома. Карл кидается в постель и с головой прячется под одеяло.

Голос Жанны. Ну что ты, что ты, Чарли? Зачем так кричать? Все равно никто не услышит. Ведь это все во сне. Ты спишь и видишь сон.

Разливается тусклый, зеленоватый свет; видно, что Жанна уже стоит возле кровати.

Карл (выглядывает из-под одеяла.) Жанна! Ты что — привидение?

Жанна. Какой там! Меня же, бедную, сожгли. Я даже привидением не могу быть. Я всего-навсего твой сон.

Свет становится ярче. Теперь оба ясно видны. Карл вылезает из-под одеяла и садится на постели.

Ты, однако, постарел, дружочек.

Карл. Так ведь сколько лет прошло. Я что, на самом деле сплю?