Святая негативность. Насилие и сакральное в философии Жоржа Батая

Эта же идея, однако в более связной форме, представлена философом в кратком эссе «Рот» (1930). Здесь Батай сопоставляет устройство и расположение тел человека и животного относительно земли: звериная пасть плавно и органично размыкает его тело, позволяя животному свободно высвобождать свою внутреннюю энергию в форме лая, воя, визга и т. д. Человеческий же рот расположен перпендикулярно его позвоночнику и эту энергию сдерживает. Однако человек, охваченный аффектом, становится похож на животное:

Однако насильственное значение рта сохраняется в скрытом виде и здесь: оно проявляется внезапно, прежде всего, в таких буквально людоедских выражениях, как «огненные уста» [bouche `a feu], применяемых к орудиям, с помощью которых люди убивают друг друга. И в особенных случаях человеческая жизнь все еще по-звериному концентрируется на устах: гнев заставляет людей скрежетать зубами, тогда как ужас и жестокая мука обращают рот в орган надрывных воплей. По этому поводу несложно отметить, что потрясенный индивид в исступлении задирает голову как бы в продолжение шеи – таким образом, что рот становится, насколько это возможно, продолжением позвоночного столба, иными словами, занимает место, обычное для строения животных[206].

Стоит человеку запрокинуть голову, как он тут же символически ее лишается: так его тело, до сих пор закрытое тем углом, который голова образует к шее, становится разомкнутым, своего рода открытой энергетической системой, которая не удерживает энергию в себе, а свободно пропускает ее через себя. Именно это отличает тело человека от тела животного, но этот первый может повторно «открыться» лишь посредством насильственного эксцесса. В  одной из сцен «Истории глаза» исполненное насилия оргиастическое действо происходит прямо в свином хлеву, причем «ползавшая в одном белье под брюхом у свиней» героиня в итоге «неистово [violemment] бьется об землю запрокинутой головой» и заходится в диком хрипе; тем самым она уподобляется животному в обоих этих аспектах, вербальном и корпоральном, а насилие свободно течет сквозь ее тело, горизонтально выпрямленное и потому не задерживающее его в себе. Подобное преображение, впрочем, может быть вызвано не только сексуальными, но и иными формами «предельного опыта»: так, например, Батай пишет, что ему хочется визжать как свинья от созерцания полотен Сальвадора Дали[207].

Разумеется, вся эта концепция многим обязана теории агрессии Фрейда. Сложность с ее представлением и, соответственно, с анализом этого влияния заключается в том, что сам отец психоанализа ни на минуту не стоял на месте и постоянно подвергал свою теорию дополнению, исправлению и ревизии, причем подчас достаточно радикальной. В  своем пока что непревзойденном обзоре эволюции его концепции Эрих Фромм отмечает, что она начинает формироваться только в 1920-е годы вместе с возникновением знаменитой модели двух первичных побуждений – влечения к жизни и влечения к смерти[208]. До тех пор австрийский ученый склонен был связывать деструктивность скорее с самосохранением, консерватизмом и защитой от стимулов внешнего мира, и здесь Батаю было бы нечего у него взять, поскольку все это – как раз то, с чем он всю жизнь боролся. Эксцессивная энергия, о которой мы говорили до сих пор, есть не что иное, как либидо