Святая ночь

Помолившись, епископ собрался уходить и вдруг увидел Мауро. Неужели это возможно?! Мауро в церкви?.. Он молился за одной из последних скамей. Епископа охватила огромная радость, он спрятался за колонной и как завороженный смотрел на племянника. Монсеньор Бенедиктис молча благодарил бога. Он вообще предпочитал молиться молча, оставаясь неразговорчивым даже при общении с Всевышним. Он был современным, но не экстравагантным, активным, но выдержанным и нравился многим. Он был красивым стариком. Красота — большая помощь князьям Церкви, обаяние необходимо тому, кто посвящает свою жизнь распространению идей. В монсеньоре Бенедиктисе ощущалась порода: у него было крепкое тело горца, тонкие белые волосы обрамляли бледное лицо, придавая ему некий аристократический оттенок. Тайна его обаяния заключалась в улыбке, детской и в то же время ироничной. На пороге семидесятилетия епископ Т. мог сказать, что он был хорошим пастырем, если не считать неудачи с собственным племянником.

Из чувства деликатности монсеньор Бенедиктис вот уже несколько лет не заговаривал с Мауро о вере, и если и не переставал надеяться, то только потому, что рассматривал надежду как своеобразный долг. И теперь, глядя на молящегося племянника, епископ чувствовал себя не только счастливым, но и виноватым. Виноватым в том, что надеялся только лишь по долгу службы и ничем не способствовал произошедшему чуду. Теперь он молил бога о прощении, и душа его полна была признательности. Он почувствовал слезы на щеках и взял себя в руки. Тогда, чтобы не поддаться порыву и не броситься племяннику на шею, он вышел из церкви.

Навстречу епископу по церковным ступеням поднимался сумасшедший изобретатель. «Убедились? — спросил он с поклоном, — в действии таблеток веральгина?»

Епископ, разом помрачнев, удивленно взглянул на изобретателя, державшего в руке флакончик со снадобьем.

— Это веральгин, таблетки веральгина даруют веру. Поскольку вы с недоверием отнеслись к моему препарату, я позволил себе произвести эксперимент на вашем племяннике.

Горожане, проходившие в тот час перед церковью, с изумлением слушали, как всегда такой вежливый епископ громко кричал: «Прочь, богохульник!»

Безумец в испуге отступил, а епископ вернулся в церковь, чтобы в молитве вернуть себе то счастливое состояние духа, которое нарушила вздорная болтовня алхимика. Мауро все еще молился на коленях.

В дом епископа вернулась радость, словно в дни детства Мауро. По вечерам, перебирая четки, молодой человек предавался молитве. Так прошло несколько дней, и вдруг однажды вечером Мауро ушел из дома, и дядя, желая проявить снисходительность, не сказал ему ни слова. Но и на следующий день юноша снова не захотел оставаться дома и предупредил дядю, что идет в клуб имени Джордано Бруно. Он несколько смущенно объяснил, что, по-видимому, пережил и не без труда преодолел краткий приступ мистицизма: «Извини меня, дядя», и погладил епископа по морщинистой щеке. В церкви он больше не появлялся.

Добрый епископ страдал, не спал ночами. Ему казалось, что рассудок оставляет его, но он гнал богохульные мысли. Через два дня, однако, он не выдержал и достал оставленные ему изобретателем таблетки. Он долго смотрел на них, взвешивал на ладони, нюхал и в конце концов решился: «Надо попробовать, и тогда я уж навсегда откажусь от этой бредовой идеи». Он взял флакон с таблетками, которые принимал Мауро, и заменил транквилизатор веральгином.

Прошло двое суток. Епископ и надеялся, и боялся надеяться. Но, когда в одно прекрасное утро монсеньор застал Мауро в храме, он уже начисто забыл о снадобье и назвал себя безумцем за то, что прислушался — пусть в момент слабости — к вздорной болтовне мошенника. Столь глубокое погружение в молитву могло быть вызвано только истинной верой, но не стряпней аптекаря.

На этот раз поджидавшему на ступеньках человеку уже не досталось от епископа. Монсеньор говорил с ним как с душевнобольным, то есть соглашался и давал неопределенные обещания. Придя домой, он положил транквилизатор на место.

Но дело на этом не кончилось. Через неделю у племянника случился нервный припадок, он вновь перестал посещать церковь и зачастил в секцию Джордано Бруно. Охваченный глухим гневом, словно принимая вызов дьявола, монсеньор скормил племяннику таблетку веральгина. На следующий день он увидел его в церкви. Епископ горячо обнял молодого человека и дома, дрожа и плача, рассказал всю правду, просил простить его и поклялся уничтожить всю упаковку веральгина.

Мауро тепло выслушал дядю, и ответ его был неожиданным: «Если это таблетки такого действия, зачем уничтожать их? Ты сказал, что эффект длится неделю? Значит, я буду принимать их по субботам. Теперь, когда вера вернулась ко мне, я вовсе не хочу потерять ее вновь: верить гуда спокойнее».

Мы подробно изложили происшествие с монсеньором Бенедиктисом и его племянником Мауро, так как оно объясняет рвение, с коим епископ из Т. участвовал впоследствии в кампании по научному истреблению атеизма, а также проливает свет на полемику вокруг вопроса о широком применении веральгина.