Святая ночь

Какой-то мужчина хотел поддержать ее, но толпа неожиданно увлекла его в другую сторону. Его рука хватала воздух где-то слева от нее. Толпа раздалась, и Джейни-Мери соскользнула вниз.

— Отец Бенедикт! — еле слышно позвала она. — Отец Бенедикт!

Тут мужчина впереди споткнулся, и подбитые гвоздями ботинки обрушились прямо ей на ноги.

Джейни-Мери пришла в себя в монастырской приемной — она лежала на диване. Над ней склонился отец Бенедикт и один из послушников. Кто-то укрыл ее пледом. У противоположной стены уютно светился электрический камни, над ним в золоченой раме висело изображение сердца Христова. Ноги онемели, были какие-то тяжелые, и картина плыла перед глазами. Зато в приемной тепло и не надо рыскать по улицам. Тут она вспомнила о хлебе, о словах матери. Джейни-Мери дернулась, хотела что-то сказать, но не услышала собственного голоса — так шумело в ушах. Послушник повернулся к отцу Бенедикту.

— Вы вовремя поспели, — сказал он. — С ней что-нибудь серьезное?

— Только ноги, — ответил отец Бенедикт дрогнувшим голосом. — Видите — следы гвоздей…

Никос Казандзакис ЧУДО

Перевод Ф. Гримберг

обро пожаловать в дом господина Анагностиса, старосты. Угощайтесь на здоровье! Сегодня у нас поросят скопят, и госпожа Анагностина[34] такие поросячьи яички вам подаст — пальчики оближете! Не забудьте только пожелать здоровья и счастья ее внучку Минасу: нынче парнишка — именинник!»[35]

Что за наслаждение — критский сельский дом; словно бы прикасаешься к самой вечности: над очагом теплится светильник, высокие кувшины полны маслом и зерном, а в стенной нише — бутыль родниковой воды, заткнутая благоуханным базиликом. С потолочных балок свисают гирлянды гранатов и айвы, целые венки целебных и ароматных трав — тмин, розмарин… Делаешь три-четыре шага по ступенькам — и вот ты уже в комнате: высокая постель — настоящее древнее ложе, над постелью — святые иконы, озаренные лампадкой. Жилище с первого взгляда кажется почти пустым, и все же здесь есть все, что нужно человеку.

А что за день! Воистину божья благодать — погожая светло-солнечная осень. Мы устроились в садике прямо перед домом в тени масличного деревца, сплошь усыпанного плодами. Сквозь серебристые листья искрится далекое спокойное море. Высоко над нами проплывают облака, то скрывая солнце, то вновь открывая его нам; небо словно вздыхает — то радостно, то грустно.

На другом конце сада в небольшом хлеву оглушительно визжит от боли оскопленный поросенок; дверь дома отворена, и соблазнительный запах жаренных на углях поросячьих яичек щекочет наши ноздри.

Мы беседуем о знакомом и вечном: о посевах, виноградниках, дождях. Нам приходится говорить очень громко: староста плохо слышит. Сам старик Анагностис говорит уверенно, спокойно; жизнь его — словно бытие дерева в уединенной долине. Родился, вырос, женился, народил детей, дождался в свой черед и внуков, одни умирали, зато другие живут и крепнут — не пропасть старинному роду.

Старый критянин вспоминает о прошлом, о своем отце; о чудесах, которые случались прежде, потому что прежде и люди были верующими и богобоязненными.

— Вот хоть меня возьмите! Я ведь и родился-то чудом. Да, чудом! Дайте-ка расскажу вам, только и останется, что подивиться и господа прославить — слава тебе, Господи! И непременно пойдите в монастырь к нашей святой Богородице — свечку поставить.

Старик перекрестился и продолжал своим спокойным приятным голосом:

— Значит, жила в нашем селе одна богатая турчанка… Ну вот, пришло ей время родить. Ревет коровой три дня и три ночи — а толку-то и не видать! Тут одна соседка возьми да и посоветуй ей: позови, мол, Джефер-ханым, на помощь эту мать-мейре. Так называют турки нашу святую Богородицу, велика ее милость!.. «Нет! — завизжала эта сучка Джефер-ханым. — Нет! Лучше смерть!» Но боли не кончались. Минул еще день, после и ночь, а родить она не могла. Что делать? Не выдержала и завопила: «Мать-мейре! Мать-мейре!» Вопила-вопила, а помощи нет! «Не слышит она тебя, — говорит соседка, — позови-ка ты ее греческим ее именем!» «Богородица греков, Богородица греков!» — кричит роженица. Но боли всё сильнее, а помощи никакой нет… А соседка снова тут как тут: «Неправильно ты ее зовешь, оттого она и не приходит!» Как взвоет эта сучка: «Святая Богородица!» — и дате, словно угорь, легко выскользнуло на белый свет.

Случилось это в воскресенье, и вот видите, прошла ровно неделя, и сделались родильные боли у моей матери. Но сколько ни призывала она святую Богородицу, всё не могла освободиться. Отец мой сидел посреди двора и ни есть ни пить не мог — так мучился! И уж сердился на святую Богородицу. «Как тебя эта сучка Джефер-ханым звала, так ты убилась, поспешаючи, а теперь… Эх!..»