Святая Русь - Княгиня Мария

Нет, тяжело было расставаться со своим домом Олесе. На селе суетятся встревоженные мужики, плачут бабы и мало-помалу покидают свои жилища. А Олеся всё чего-то ждет - выжидает. Вот замаячит сейчас на околице гонец на взмыленном коне, что мчит от Ростова и радостно крикнет:

- Татары разбиты! Дружина со щитом возвращается домой

Но доброго гонца всё нет и нет, лишь каждый день доходят до села худые вести:

- Поганые сожгли Переяславль.

- Татары близятся к Ростову!

Угожи почти опустели, в селе остались лишь самые стойкие семьи, коим, как и Олесе, не хотелось бросать свои давно обжитые дома. Они-то и явились к Лазуткиному двору.

- Чего не уходишь, Олеся Васильевна?

Олеся пожала плечами.

- И сама не ведаю. Дом жалко.

- Вот и нам жалко. Пришли к тебе, как к жене старосты. Посоветуй, как дале быть.

- Плохая я вам советчица. Но супруг мой велел немедля уходить. Да и сами слышите: супостат, чу, совсем близко.

- А куда уходить-то, Олеся Васильевна? Ведь с ребятней. Да и зима.

Олеся обвела глазами страдальческие лица сосельников, и вдруг решилась:

- Ведаю одно укромное место. Коль хотите, поедемте со мной. Авось, как-нибудь разместимся

- Поедем, Олеся Васильевна. Мы уж давно собрались.

Олеся погрузила узлы в сани, посадила на них тепло укутанных детей, а затем взяла в руки икону пресвятой Богоматери и долго стояла с ней на коленях перед крыльцом, умоляя заступницу спасти и сохранить от злого ворога ее дом.

В Ростове отца и матери не оказалось. Город был пуст, и даже спросить было некого. Блуждали по осиротевшему Ростову лишь отощалые собаки.

* * *

Мужики ни коней, ни саней не захотели терять. Кое-где прорубались к заимке Петрухи топорами; два дня пробивались и вот, наконец, выехали на поляну с бортничьей избой. Из избы валил густой духмяный дым.

- Слава тебе, пресвятая Богородица, - перекрестилась Олеся. – Жив, выходит, Петр Авдеич.

Подождав, когда на поляну выберутся остальные сани, Олеся взяла на руки младшенького Васютку и, поскрипывая белыми валенками по искристому, кипенно-белому снегу, пошла к избе.

Бортник, не слыша что творится за оконцами, затянутыми бычьими пузырями, ладил новую пчелиную колоду, и когда дверь с тягучим скрипом распахнулась, от неожиданности едва не выронил из рук топор.

- Можно ли к тебе, Петр Авдеич?

- Олеся Васильевна?! – радостно встрепенулся бортник…- Какими судьбами, голубушка? А я уж, подумал, ведмедь в избу вломился… Давай сынка-то на лавку.

Олеся виновато вздохнула.

- Не одна я, Петр Авдеич. От татар укрываемся. Лазутка к тебе надоумил. Ты выйди-ка из избы.

Петруха вышел и обмер. Батюшки – светы! Да тут, почитай, целая деревня привалила. Одной ребятни десятка три. Да где эку ораву разместить?

- То моя вина, Петр Авдеич. Лазутка-то меня одну с родителями посылал, а я, видишь ли, и других с собой прихватила. Теперь сама вижу, что неладное сотворила.

На Петруху выжидательно уставились хмурые мужики. Бабы же поглядели, поглядели, и, взяв с саней ребятишек, рухнули на колени.

- Ты уж не гони нас, милостивец. Христом Богом просим!

Петруха от смущения сел на крыльцо, заморгал белесыми глазами и развел руками.

- Чай, не князь. Поднимитесь, православные. Всех приму. И в тесноте людишки живут, а на просторе волки воют. В лихую годину, чем смогу, тем и помогу.

Полная изба набилась ребятни, а мужикам и бабам притулиться негде. Но Петруха успокоил:

- Есть сарай с сеновалом, конюшня, баня. Разместимся на первых порах. А завтра начнем избенки рубить. Сосны, слава Богу, хватает. Почитай, уж март приспел, солнышко пригревает. Проживем, ребятушки

* * *

Конь Лазутки выехал на лесную поляну с другой стороны: Скитник ведал иные потайные тропы.

- Мать честная! – ахнул Лазутка, глазам своим не веря. На поляне выросли несколько маленьких избушек, с такими же маленькими дворишками. А подле них, радуясь погожему майскому дню, носились десятки ребятишек. Один из них, лет пяти-шести, вдруг остановился и с радостным криком кинулся к всаднику:

- Батя! Батеня-я-я!

Лазутка спрыгнул с коня и подхватил на руки старшего сына.

- Никитушка!… С матерью всё благополучно?

- А то как же, - важно отвечал Никитка. – Мамка моя за старосту, ее все слушаются.

- Ишь ты, - крутанул пышный ус Лазутка. – Мамка в избе у бортника?

- А где ж ей быть? Снедь готовит.

А Олеся (вот уж сердце вещун!) вышла с липовой кадушкой к журавлю. Увидела высокого молодого мужика в голубой льняной рубахе, и кадушка выскользнула из ее руки.

- Лазутка! Любый ты мой!

Счастливо заплакала, зацеловала, заголоубила, и лишь спустя некоторое время, когда на руках супруга оказались все трое ребятишек, обо всем поведала, добавив в конце:

- Ты уж не серчай на меня. К отцу и матери я припоздала. А мужиков и баб с ребятенками пожалела, ослушалась тебя и с собой взяла.

- Да кто ж тебя винит, любушка? Молодец, что взяла. А бортник где?

- С мужиками ушел лес корчевать. Мужики-то надумали пашню орать, кое-кто с житом приехал.

- Далече ли?

- Версты за две. Там не густой перелесок. За неделю управятся.