Святая Русь - Княгиня Мария

- А я уж чаяла, что сподобит вас Господь. Не побоишься в проклятом месте жить?

- Уж как Бог даст, матушка. Авось смилуется, и пощадит нас.

Тяжко вздохнула Фетинья. Ее душу не покидала необоримая месть. Уж как ей хотелось огнем выжечь весь бывший разбойный стан. Но, значит, не судьба. Стоять еще избам до следующей карающей грозы. А она не минует. Бог долго ждет, да больно бьет.

- Да как же вы теперь без Матрены жить-то будете? Здесь везде мужичья рука надобна. Без нее, ох, как тяжеленько.

- Ведаем, матушка. С Божьей помощью. Не привыкать нам крестьянскую работу делать.

- Так-то так, Аринушка. И всё же бабе с дитятком оставаться в лесу – жутко. Всякой напасти можно ожидать… Я вот что подумала. Сходили бы со мной в скит, дорожку запомнили. Случись беда неминучая, не приведи Господи, а вам и податься некуда. Глянули бы.

- А кто ж со скотиной будет управляться? – по-хозяйски вопросила Арина. – Ее кормить и поить надобно.

- А давай я, маменька, сбегаю, - загорелась Любава. – Охота мне на скит посмотреть, да и на старца Фотея. Я быстро обернусь.

- Да ведь далече, доченька. Вспять пойдешь – и заплутаешь.

- Да ты что, маменька! Я в лесу никогда не заплутаю. Отпусти!

- Страшно мне, доченька, тебя в такую одаль отпускать. Лес-то дремучий, в нем всякая нечисть водится.

- Не страшись, Аринушка. Сберегу твое чадо. В скиту заночуем, а вспять сама приведу. Вот те крест!

- Ну, если так, то ступайте с Богом, - смирилась Арина.

* * *

Второй месяц осени - зазимник⁵⁴ - оказался удивительно сухим, солнечным и теплым. Любава вышагивала в одном легком, темно-синем пестрядинном⁵⁵ сарафане и берестяных лапотках. На душе ее было светло и приподнято. Они с маменькой остались в Нежданке. То ль не радость? В родном-то месте никакая работа не страшна. И пусть не страшит их бабушка Фетинья: можно и без мужичьей руки прожить. И маменька, и она, Любава, здоровьем не обижены. проживут без затуги.

До скита путь немалый. Они пробирались то через хвойные, то через лиственные леса. В последних идти было легче: они гораздо светлее и наряднее. Березы, осины и клены красиво украшены багряными и золотыми листьями, радующими глаз. Листья медленно падают и мягко шуршат под ногами.

Фетинья присаживается передохнуть на пенек, оглядывает лес и благостно говорит:

- Экая лепота, голубушка. Такую диковинную лепоту токмо в грудень и увидишь. Зимой-то эти дерева стоят огольцами.

- Лепота, бабушка Фетинья. А мне и зимний лес нравен. Сосны и ели в снежных шапках, воздух серебряный и бодрящий, не надышишься.

- Никак, любишь лес, голубушка?

- Люблю, очень люблю, бабушка.

- Порадовала ты меня, чадо, зело порадовала. Для меня лес – дом родной. Жаль, что не так уж и долго остается мне зреть такую лепоту.

- Да ты что, бабушка? Вон как ты легко по лесу идешь. Тебе еще жить да жить…В скиту-то, поди, скучно. Так я, коль дорогу изведаю, тебя навещать стану. Молочка от Милки принесу. Без молочка-то худо.

- Спасибо тебе, касатка, - и вовсе теплым голосом произнесла Фетинья. - Чую, ласковая ты нравом. Вот и я такая до пятнадцати годков была, а затем…

Отшельница, словно спохватившись, тотчас оборвала свою речь. Лицо ее нахмурилось и, как показалось Любаве, даже ожесточилось.

- А затем что-то случилось, бабушка?

- Случилось, но токмо не по моей вине.

- Так ты поведай, бабушка, - простодушно попросила Любава.

- Тяжко о том рассказывать. Да и не надо знать тебе об этом… Пойдем-ка дале, голубушка.

Скит оказался на просторной солнечной поляне, со всех сторон охваченный пахучими разлапистыми соснами. Был он приземист, из малых четырех клетей, срубленных впритык.

Любаву поразила крыша. Была она выложена из дерна (дело для крестьянских изб привычное), но вся она проросла не только густым бурьяном, но и деревцами, посохшие корни которых сползали коричневыми, извилистыми змейками чуть ли не до нижних, потемневших от старости, сосновых венцов.

- Целый лес на скиту вырос, - с трудом сдерживая улыбку, молвила Любава.

- Старец-то уж два года как немощен. Ныне ему и топора не поднять. Едва бродит, - пояснила Фетинья.

- А давай я, бабушка, заберусь. Топор-то у старца найдется?

- Шустрая ты, касатка. Топор найдется, но преподобный Фотей не хочет деревца рубить. Всё, бает, от Бога… Пойдем, однако, к старцу. Поклонись ему в ноги и к руке припади.

- Он что – святой?

- Можно и так сказать, голубушка. Всю жизнь свою в святости провел. Он ведь в скиту боле шестидесяти лет прожил.

- Боле шестидесяти! – ахнула Любава. – Да под силу ли человеку столько лет прожить в одиночестве?

- То дано не всякому, голубушка. Токмо истинному подвижнику.

Фетинья и Любава тихо вошли в келью. Старец, не заметив женщин, стоял на коленях и истово молился, осеняя себя крестным знамением:

- Господи, Исусе Христе, сыне Божий, пролей каплю крови твоей в мое сердце, иссохшее от грехов, страстей и всяких нечистот -–душевных и телесных. Аминь. Пресвятая Троица, помилуй нас, Господи, очисти грехи наши, Владыка, прости беззакония наши, именем твоего ради. Господи, помилуй, Господи, помилуй…