Святая Русь - Князь Василько

- Да ты в своем уме, Агей?!

- Пока на башку свою не жалуюсь... Ты пораскинь мозгами, боярин. Коль Василька не станет, великий князь Юрий Всеволодович вынужден будет прислать в Ростов другого князя. И кого ты, думаешь? Брата своего Ярослава. Коль Юрий не взял Ростов ратью, то возьмет его миром, прислав своего наместника. На то он имеет полное право. И тогда ты, боярин Борис Михайлыч Сутяга, станешь его правой рукой. И не токмо. Князь Ярослав непоседлив, на одном месте сидеть не любит. Ростов же Великий на тебя, ближнего боярина и воеводу, будет оставлять. Вся власть станет в твоих руках.

Пока Букан говорил, Сутяга помаленьку приходил в себя. Ну и дельце замыслил Ярослав! Ох, как ему охота занять Ростовский стол. Самый древний, самый знатный стол Ростово-Суздальской Руси. Нет почетней княжества!

Борис Михайлыч отпил из серебряной чары хмельного меда, пожевал неровными, но крепкими зубами пареную репу (страсть любил боярин этот овощ!) и глубокомысленно изрек:

- Власть себе в сласть, да не каждому она в руки дается. Всё - от Бога, сотник.

- На Бога надейся, а сам не плошай. Мудрено присловье. Вот и ты, боярин, не упускай случай. Ярослав тебя не токмо в первые бояре княжества возведет, но и наградит так, что и другому князю не снилось.

- Обещал бычка, а даст тычка. Как бы с носом не остаться, а того хуже - попадешь, как сом в вершу

- Удивляешь меня, боярин. Аль мало гривен тебе дал когда-то Ярослав Всеволодович? Кажись, в накладе не остался.

- Да, ить, как сказать... Деньги, что вода: пришли и ушли. Родись, крестись, женись, умирай - за всё денежки подай, им нет заговенья. Я на одних холопей, почитай, всю калиту извел. Уж больно жрать любят, окаянные, да и мрут, как мухи. У нас, ить, сам ведаешь, то лютое непогодье с голодухой, то моровая язва. Напасись тут калиты. Дай Бог на репу пока хватает. Худая жизнь!

- Тебе ли, боярин, о скудости говорить, - насмешливо изронил Агей. - И не хватит ли кружева плести? Я должен дать Ярославу ответ... Возьмешься Василька извести?

- Чудишь, сотник. Да неуж я смогу князю отравного зелья влить?

- Не сам же, боярин. Покумекай, пораскинь головой. Всякие людишки на белом свете водятся, глядишь, кто-то и сыщется. Не тебя мне уму-разуму учить... Пятьсот гривен золота князь Ярослав пожалует.

Сутяга аж руками замахал:

- Уволь, уволь, милок. Извести князя за такую малость?!

Теперь пришел черед изумляться Букану.

- Малость?! Да то ж шесть пудов золота!

- Нет, нет, не возьмусь, милок. Мне своя голова дороже.

Букан порывисто поднялся.

- Как знаешь, боярин. Пойду я.

Сутяга выдавил на лице умильную улыбку.

- Зачем же спешить, милок? Ты, чай, у меня завсегда гость дорогой. Отведу тебе повалушу, отдохни с дальней дорожки. Не спеши.

Агей зорко, вприщур посмотрел на боярина и согласно кивнул:

- Добро, отдохну в твоей повалуше.

Не час и не два сидел в одиноком раздумье Борис Михайлыч, и, наконец, облегченно вздохнул. Кажись, дельце и выгорит: сыщется такой человек.

Пришел к Букану в повалушу и сокрушенно молвил:

- На какой же тяжкий грех меня князь Ярослав подбивает. Ни епитимьей, ни схимой не замолишь. Ох, тяжкий грех... Но шибко нравен мне князь Ярослав. Так уж и быть, порадею за тыщу гривен.

- Что-о-о? - вытаращил глаза Букан.

- Что слышал, милок, что слышал. Сущий пустяк для Ярослава. Ростовское княжество куда дороже стоит.

Г л а в а 11

СУТЯГА И ФЕТИНЬЯ

Бориска родился на Чудском Конце города, в старенькой закопченной избенке, коя топилась по черному, в семье бедного сапожника. Родился хилым и болезненным, исходил ревом дни и ночи.

Отец Михайла тяжко вздыхал: и надо же такому дитятку на свет божий появиться. Орет и орет! При свете лучины сучил дратву, но, злясь на ребенка, часто её рвал и еще больше ожесточался.

- Да угомони его как-нибудь, мать. Терпенья нет!

- Да как я его угомоню, Михайла. У него, поди, киляк⁹⁰ в животе. Знахарку бы надо, авось заговорит.

- Так ступай, Матрена, мочи нет!

Знахарка жила в самом конце улицы. Старая избенка ее покосилась, утонула в бурьяне. К развалившемуся крыльцу вела еле приметная тропка.

Матрена истово перекрестилась и открыла дверь. В сумеречной избе было тихо. Топилась печь, едкий, сизый дым выбивался через волоковые оконца. На всех стенах избенки висели пучки засушенных трав и кореньев. На шестке в чугунках что-то кипело и булькало.

- Господи, Иусе Христе, есть кто дома?

С полатей свесилась косматая голова.

- Кого надо, тётенька? - детским голосом отозвалась голова.

- А, это ты дочка. Мне бы мать твою.

- Померла седмицу назад.

Девочка слезла с полатей, хлюпнула носом.

- Худо мне без маменьки.

- Худо, - вздохнула Матрена, - а я, было, к ней наладилась. Мальчонка Бориска у меня занемог. Чу, киляк к нему привязался. Плачем исходит. Ныне ума не приложу, что и делать.

- Коль желаешь, тетенька, так я помогу. Меня маменька многому научила.

- Звать-то тебя как, дитятко?

- Фетиньюшкой... Да ты не сумлевайся, тетенька. Помогу!

Матрена посидела, помолчала и... решилась.

- Идем, дитятко.

Михайла поначалу удивился, а потом, досадливо глянув на орущего Бориску, махнул рукой.