Святая Русь. Книга 2

Доехали до монастыря Святого Креста, расположенного на покрытой лесом скале — Лысой горе (название было отголоском иерусалимской горы Кальварии, Голгофы, что в переводе тоже означало Лысую гору, на которой совершалась казнь Спасителя). Кусок Святого Креста, сохранявшийся в обители, славился как источник Господнего благословения надо всею Польшей. Некогда Ягайло ограбил монастырь и увез святыню, однако позже вернул крест полякам, а нынче богато одарил монастырь. (Легенда, по которой Ягайло, вопросив по-русски: «Што то?» — хотел потрогать святыню, отчего у него тотчас отсохла рука, но поправилась, как только он подарил монастырю «глыбу золота» на изготовление драгоценной раки, — эта легенда возникла позже, соединив два события: прежнее разграбление монастыря Литвой и нынешний приезд Ягайлы.) Уже здесь начались те серьезные переговоры, которых ждал и боялся Ягайло. По строгим, даже насупленным лицам польских магнатов великий князь литовский понял, что шутки кончились. Начали с того, что, отдавая Ядвигу и корону Польши, польская сторона исполняет свои обещания. От Ягайлы требовалось крестить Литву, освободить польских пленных, возвратить Польше ее земли. На все должны были быть составлены, утверждены и подписаны грамоты. Гарантией исполнения условий Ягайло должен был отдать в залог часть, своих сподвижников. Заложниками становились: Скиргайло, правая рука Ягайлы во всех его делах, его двоюродный брат Витовт Кейстутьевич, луцкий князь Федор, Михайло Заславский, Иван Велзский. Видимо, этот пункт был хорошо продуман поляками. У Ягайлы разом отбирались самые деятельные помощники и те, кто мог бы удержать Червонную Русь. Ягайло не противился ничему, а временный плен Витовта даже обрадовал его. Каждый из заложников давал письменное обещание жить в указанном месте и не отлучаться, пока не будут выполнены обязательства великого князя.

Теперь Ягайлу сопровождало уже такое количество шляхтичей и кнехтов, что вся свита литовского князя утонула в польском сопровождении. В Краков прибыли в понедельник, двенадцатого февраля. Ягайло въезжал с севера, через предместье Клепарж, так что ему довелось, прежде чем достичь Вавеля, проехать через весь город. Литовцев оглушили гром труб, приветственные возгласы, многолюдство, невиданное даже и в Вильне. Сверх того высокие, как бы нависшие над улицею дома, островатые верха костелов, все мрачноватое готическое великолепие, выплеснувшееся в очи «северным варварам», далеко не все из коих бывали прежде на Западе. Ягайло ехал улыбаясь, радуясь крикам «Виват! Да здравствует король!», слегка раскрывши рот, с тем добродушно-простоватым выражением лица, которое обманывало столь многих.

Витовт рысил рядом, одетый с тою кричащею роскошью, которая в утонченной среде уже тогда начинала считаться признаком варварства и которую он сам считал выражением княжеского достоинства своего, в рудо-желтом зипуне, усыпанном драгоценностями, в бобровом опашне, крытом красным фряжеским бархатом «скарлатом», в соболиной шапке с орлиным пером, прикрепленным к ней крупным рубином, и все поглядывал вбок, то на Скиргайлу, то на безвольное длинное лицо Ягайлы, столь похожего и так непохожего на своего великого отца!

Мела поземка. Снег, кружась над домами, забивался в улицы. Снег и холод шли с севера, с Балтии. Литвины везли зиму с собой. По всему пути, до Люблина и от Люблина, снег и снег! Чернели заваленные снегом соломенные крыши чьих-то чужих, польских хором, и нельзя было зайти, сказать знакомое литовское приветствие, назваться и видеть, как загораются глаза у кметов и женок, как режут поросенка, варят щи, как хозяйка тащит угощение на стол, а хозяин начинает острить топор, собираясь на рать. «И даже когда я привел с собою против Ягайлы немецких рыцарей, литвины и жмудины сбегались ко мне толпами. Я, а не он, даже не Скиргайло, истинный литовский князь! — так думал Витовт. — И ведь Ягайло ничего не умеет! Без Войдылы… Убить отца однако сумел! (Острая ненависть колыхнулась в сердце. И как он, дурак, не поверил тогда отцу!). И опять же, не сам убил, послал Скиргайлу, — опять помогли! И на польский престол пригласили его, а не меня. А если бы меня?