Святилище любви

О милосердные боги, а ведь не далее, как вчера, одна рыжая в придорожной харчевне как раз делала Колоту восхитительную пипу…[11] Что, если и ее слюна была ядовита?!

Мысли так и метались в голове, и перепуганный Колот не сразу обрел дар речи вновь.

– Я просто перекладываю мешки получше, капетаниос! – наконец крикнул он хрипло. – Несите, несите груз, чего стали, лентяи?! – грозно заорал он на носильщиков.

Мостки снова начали гнуться и дрожать под тяжелыми шагами, а Колот проворно схватил стоящую рядом большую пустую корзину и засунул туда тело девушки, согнув его в три погибели, да еще и мешок поверх корзины натянул.

Он только успел разогнуться, как рядом появился один из носильщиков и изумленно огляделся:

– Куда ты подевал эту малышку?

– Отправил в Аид, – буркнул Колот, подальше отодвигая корзину, в которую спрятал свою жертву. – И ты пойдешь следом за ней, если будешь распускать язык.

Бешеный нрав чернобородого хиосца[12] был хорошо известен в Пирейском порту, а потому носильщик счел за лучшее промолчать, да и прочие последовали его примеру.

Впрочем, какое им было дело до какой-то девки, которую они даже разглядеть толком не успели? Мало ли таких побродяжек пытается приткнуться к мореходам в надежде на лучшую жизнь! А что находят? Жалкую смерть либо в море, либо в каком-нибудь другом порту, где пополняют собой бесчисленные армии дешевых шлюх? Надо думать, и эту рыжую, если Колот все же не сбросил ее в море, ждет та же участь.

Афины, дом Харизия и Зенэйс

В домашнем святилище великой и мудрой покровительницы Афин, Зенэйс, жена философа-элейца Харизия, склонялась перед алтарем и шептала благодарственные слова богине, которая спасла ее семейную жизнь.

Вот ведь как странно… когда Зенэйс молилась Гере, хранительнице домашнего очага и охранительнице супружеской любви, та словно и не слышала ни единого слова из горьких жалоб, которые изливала несчастная женщина, обманутая супругом. А ведь, казалось, кому, как не Гере, понять Зенэйс?! Ведь и сама супруга Зевса не единожды бывала обманута им. С кем Громовержец только не возлегал, стремясь утолить скороспелую страсть! Имен его любовниц перечислить просто невозможно – их и не упомнишь! Конечно, это не могло не внушать некую надежду его супруге: ведь если женщин много, значит, нет ни одной. Влюбится, разлюбит, вернется к жене, снова влюбится… Гера попросту привыкла к тому, что Зевс таскается с кем ни попадя.

Возможно, если бы у Зенэйс был именно такой муж, она тоже свыклась бы с неисчислимостью измен – и с усталой терпеливостью ждала бы очередного возвращения гуляки на супружеское ложе. Однако Харизий до поры до времени был влюблен только в свою философию. Мудрствования в кругу таких же умнейших афинян, как он сам, были ему милее женских ласк. Во всяком случае, Зенэйс именно так думала, когда не единожды была вынуждена метаться в постели, тщетно ожидая супруга и представляя себе внезапное появление какого-нибудь страстного красавца, который утолил бы ее плотский голод. Что ж, не зря говорят, будто даже самая добродетельная женщина хоть единожды, а мечтала предаться греху, и некоторые не только мечтали об этом, но и предавались… ну вот хоть всем известная Елена, или Федра, или Пасифая… Да их не счесть, на самом-то деле!

Но вот однажды все изменилось в доме Харизия. И виновата в этом была сама Зенэйс, которую угораздило купить новую рабыню. И не то чтобы она была так уж необходима в хозяйстве! Просто у девчонки оказались великолепные рыжие кудри, а Зенэйс знала, что рыжеволосые женщины очень нравятся мужу. Как-то раз она купила себе рыжий парик, и Харизий целую неделю приходил ночевать вовремя, несмотря на то что обсуждения философских постулатов затягивались за полночь. К сожалению, тот парик был сделан очень небрежно: из него вскоре стали вылезать волосы. Зенэйс с ужасом представила, как однажды несколько непрочных прядей обовьются вокруг шеи ее супруга во время объятий да так и останутся болтаться, когда он поутру встанет с постели… Позору не оберешься!

Стало ясно, что нужен новый парик, причем сделанный так умело, чтобы Зенэйс могла ни о чем не беспокоиться. И вот, увидев на агоре[13] у ног торговца эту рыжую девку с копной грязных, всклокоченных, сбившихся в колтуны кудрей, Зенэйс представила эти волосы чистыми и причесанными: огненными, золотыми, пылающими, словно лучи Гелиоса, когда он выезжает на своей колеснице в самый зенит и ослепляет весь мир своей красотой и сиянием.

Вот так же надеялась Зенэйс ослепить мужа, надев парик, сделанный из волос этой девки.

На ее лицо Зенэйс бросила только один мимолетный взгляд – его было вполне достаточно, чтобы пренебрежительно сморщиться. Эти зеленые, слишком широко расставленные глаза, этот вздернутый нос, эти прямые, далеко расходящиеся в стороны от переносицы брови – конечно, отнюдь не черные, а тоже с рыжинкой! – этот большой рот с чрезмерно пухлой верхней губой… Кого может прельстить такое лицо?!

Тщедушная длинноногая фигура тоже казалась нелепой и уродливой.