Святитель Филарет, митрополит Московский и Коломенский, чудотворец. Служба, житие

Горячность Святителя, впрочем, нередко выказывалась им, как в молодые годы, так и позднее, и он при начале поста каялся перед своим духовным отцом: «Прошу Вашего прощения, в чем на кого нетерпеливостию моею оскорбил Вас, или каким нерассудительным или страстным поступком, или худым примером подал Вам соблазн». Можно было бы привести немало примеров такого, буквального, следования заповеди Апостола: Облекитесь смиренномудрием, потому что Бог гордым противится, а смиренным дает благодать (1 Пет. 5, 5).

Все возраставшая загруженность разнообразными делами подчас угнетала владыку. «Я как в неволе», – писал он архимандриту Антонию. В одной из проповедей, обращенных к монашествующим Лавры, как бы из сердца Святителя вырвались такие слова: «Мне же, который недолго беседую с пустынею и о пустыне и потом долго пребываю в молве и попечениях града и дел человеческих, – кто даст ми криле яко голубине? и полещу, и почию (Пс. 54, 7)!.. Когда облегчуся от бремен чужих, чтобы обратить все попечение к облегчению собственного?..». Однако, вознесенный Провидением на столь высокое место, митрополит Филарет терпеливо и с полной самоотдачей трудился на нем, смиряя сердечные порывы.

В то же время владыка обычно пребывал в мирном и благожелательном настроении, нередко шутил по разным поводам. Известная загруженность митрополита чтением бесконечных бумаг побудила его к замечанию: «Право, некогда читать всего, что весьма щедро пишут ныне люди, к несчастию учившиеся грамоте». Настоятель одного из подмосковных монастырей имел весьма высокое мнение о значении своей персоны, и уж кто, как не архипастырь Московский, был в состоянии унизить гордеца, но Святитель лишь посетовал со сдержанным остроумием: «Сей человек думает, что он умнее всех, и, когда я стараюсь ему доказать, что это сомнительно, он смотрит на меня с удивлением или с сожалением, что я не понимаю его премудрости».

Смирение Святителя, его великодушие и благодушное остроумие были плодами достигнутого им, путем внутреннего труда и усилий, состояния душевного блаженства, гармонии духовных сил личности, ибо, по словам апостола Павла, плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание (Гал. 5, 22–23).

В своем монашеском делании Святитель обращался не только к великим примерам прошлого: владыка почитал и своих замечательных современников. Митрополит Филарет приложил немало усилий для издания первого Жития преподобного Серафима Саровского, прозрев в нем великого угодника Божия вопреки сомнениям синодальных архиереев. Постоянное внимание он оказывал Оптиной пустыни, особенно почитая старцев Макария и Исаакия. В связи с возникновением смуты в Серафимо-Дивеевской обители, Святитель сам расследовал обстоятельства дела, убеждая государя Александра Николаевича в правоте учеников великого старца, и смог содействовать прекращению нестроения. Не все радовало митрополита в монашеской жизни, в письме архимандриту Антонию он печалился: «Очень жаль, что и монахи смотрят вверх, а не в землю, как учили Отцы».

Внимательнейше надзирая за жизнью Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, благодатно окормляя ее, владыка, вместе с архимандритом Антонием, основал вблизи Лавры Гефсиманский скит. Скит стал любимым местом пребывания митрополита. Здесь, вдали от суеты и шума, он читал творения Отцов Церкви, редактировал их переводы, отдавался размышлениям и погружался в молитву.

Но и в Москве, на Троицком подворье, находившемся на Самотеке, вблизи шумного московского торжища, Святитель оставался иноком, для него и подворье было пустыней, невидимой чужому глазу. Он целомудренно скрывал жизнь сердца, даже келейники не знали, как проводит он ночные часы молитвы.

В своих трудах, несмотря на преклонный возраст, митрополит Филарет был неутомимо деятелен, буквально следуя завету апостола Иакова: Вера без дел мертва (Иак. 2, 20). Еще в первый год служения на Московской кафедре, в марте 1822 года, на праздник Благовещения, Святитель, произнося Слово о необходимости покоряться воле Божией, со свойственной ему смелой парадоксальностью утверждал: «Говорят, что это значит сложить навсегда руки, сесть и ожидать своего спасения. Совсем нет! Если кто в самом деле такое составил себе понятие о преданности Богу и поступает по сему понятию, тот в заблуждении: он предается не Богу, но лености… преданность Богу не исключает действования – действования по воле Божией и по духу Божию. Положить талант свой в землю, без сомнения, не то, что положить его в руку торжника…».