Святитель Григорий Богослов. Книга 2. Стихотворения. Письма. Завещание

Если бы не так худо было телесное мое здоровье и не был я в опасности отчаиваться в самой жизни, то первой и важнейшей для себя выгодой почел бы я видеться с тобой, быть у тебя, самому лично представить эту просьбу. Но поскольку не поднимаю головы, совершенно связанный болезнью, и против воли лишен возможности исполнить свое желание, то принимаюсь за второе средство и обращаюсь к тебе с письмом; им приветствую и лобызаю тебя, им осмеливаюсь просить о диаконе нашем Евгении, за которого взываю к твоему великодушию. Если знакомство с негодным Ригианом еще не преступление, а в другом ни в чем, кажется, он невиновен, то ради самого правосудия, которого ты опора и защитник, а если и это почитаешь преступлением, то ради Бога, Которому он предстоит, и ради моей седины, которая, как известно тебе, уважаема многими боящимися Господа, умоляю тебя, окажи эту милость и мне, и всему клиру и, освободив сего человека от напасти, соделай, чтоб иметь тебе добрую надежду у Бога. Взамен же сделанного тобой получишь не меньшее что-нибудь (если не много будет так сказать) – мои молитвы.

121. К нему же (107)

На приглашение императора Феодосия, сделанное чрез Прокопия, присутствовать на соборе в Константинополе, дает решительный отказ.

Если должно писать правду, то моя мысль – уклоняться от всякого собрания епископов, потому что не видал еще я ни одного собрания, которое бы имело во всех отношениях полезный конец и более избавляло от зол, нежели увеличивало их. Любопрительность и любоначалие (не почти меня невежливым, что пишу так) выше всякого описания; и кто судит чужой порок, скорее сам подпадет обвинению, нежели положит конец пороку. Поэтому заключился я сам в себе и безмолвие признал единственной безопасностью для души. А теперь побуждает меня к такому решению и болезнь, от которой всегда я почти при последнем издыхании и ни на что не могу употребить себя. Поэтому да извинит меня твой высокий ум, а чрез тебя да убедится и благочестивейший царь, не осуждать моей лености, но извинить немощь, по которой и дозволил он мне удалиться, чего просил я себе как благодеяния.

131. К Олимпию (110)

Приветствует его со вступлением в управление второй Каппадокией и просит написать в Константинополь о действительности его болезни.

Это для меня тягостнее болезни: мне не верят, будто я болен, но предписывают такое дальнее путешествие и принуждают ринуться в средину мятежей, от которых люблю удаляться, едва не принося за сие благодарения и телесному расстройству. Ибо беззаботное безмолвие предпочтительнее знаменитости людей должностных. О сем писал я и прежде к досточудному Икарию, получив то же приказание. А теперь написать за меня да соблаговолит и твое великодушие, потому что имею в тебе достоверного свидетеля моей болезни. Тебя же удостоверяет в ней самая потеря, которую несу теперь, будучи не в состоянии прийти и насладиться лицезрением такого начальника, столь удивительного своими добродетелями, что и самое вступление твое в начальствование досточестнее славы, какую приобретают другие во все время своего служения.

132. К Сатурнину (152)

Подобного с прежним содержания.

Очень знаю, что требуешь от меня свойственного дружбе, иначе несмело было бы и писать. Ибо мирским уделишь власть, а мне, удостоенному приближаться к Богу, как добрый соработник, – дерзновение. Поэтому и приветствую тебя, и по желанию твоему изложу свое дело. У меня, при Божией помощи, все идет хорошо, кроме того одного, что беспокоюсь о церквах, которые в таком смятении. И если чем можешь помочь им, не обленись и словом и делом восстановить общее согласие; потому что опять собор епископов, и опасно, чтобы и ныне еще нам не остаться в стыде, если и этот собор будет иметь такой же почти конец, как и прежний. Ибо дело свое предоставил я изведать и судить всеведущему Богу, хотя охотно уступил зависти, дав место желающим и отказавшись не от чего-либо, как многим кажется, полезного, а, напротив того, крайне опасного и как бы после ужасной и жестокой бури встретив спокойную и безопасную пристань.

133. Виктору (154)

Из уединения, где поправляет свое здоровье, просит стараться об умирении Церкви на открывшемся соборе.