Самую распространенную известность получило парижское издание 1630 года. В предисловии к нему издатели говорят, что они предприняли греко-латинское издание на основании Базельского кодекса Гервагианского издания 1550 года, тщательно сличенного и проверенного с королевскими Галльским и Италийским кодексами знаменитым Яковом Биллием, отличным знатоком того и другого языка, и т. д. На самом деле, однако, издание это не представляет столько достоинств, сколько обещают в предисловии к нему его ученые издатели. Слова их должны быть в значительной мере ограничены. Все преимущества этого нового издания сравнительно с прежними нужно отнести к одному латинскому тексту со всеми его научными приспособлениями, над которыми Биллий действительно, работал до самой смерти своей. Что же касается греческого текста, то Биллий трудился над ним ровно столько, сколько требовалось с его стороны старанья для согласования греческого текста с латинским в том виде этого последнего, в каком он вышел из-под его личной обработки. Неблагодарная в научном смысле задача улаживания греческого текста с латинским, а не наоборот, естественно, должна была отразиться одинаково неблагоприятно на том и другом тексте. Основной греческий текст Гервагианского кодекса под рукой Биллия претерпел такое сильное изменение, что позднейшим издателям стоило большого труда очистить его до его первоначального вида. Латинский текст, с его богатым ученым аппаратом, в том виде, в каком он оставлен Биллием, скорее представлял ученый материал для перевода с комментарием к нему, чем в собственном смысле точно обработанный перевод. Масса примечаний, схолий, разночтений, поправок и пояснений, какими Биллий испестрил латинский текст, собрав и смешав их без разбора, представляет такой беспорядочный агрегат, что трудно узнать без счастливого дара непосредственного вдохновения, какое чтение подложно и какое подлинно, заимствовано ли оно из манускриптов или же еще откуда-нибудь, – объяснение ли оно, догадка или исправление. Сам Морель сознается, что Биллий ни ясно, ни прикровенно, ни прямо и определенно, ни косвенно и предположительно нигде не объяснил, какое λέξιν και ρ́ήσιν
он одобряет и какое отвергает, почему повсюду рассеяны и поставлены одно на место другого или чтения, или мнения его. Отдел стихотворений парижского издания 1630 года всего менее носит на себе следы строгой критической обработки. Стихотворения составляют всего только шестую часть второго тома, в котором они помещены, занимая начальные 308 страниц из всех 1851-й страницы волюмина[324]. Число всех стихотворений, по Биллию, достигает 166. Но при внимательном обзоре их оказывается, что и эта незначительная цифра, сравнительно с числом стихотворений святого Григория Богослова по позднейшим изданиям, должна быть еще уменьшена. Она составлена из огульного, валового счета, в который входят частью стихотворения на одном латинском языке, частью повторения одних и тех же стихотворений с особым счетом, частью разделения и даже раздробления стихотворений на части, с обозначением также отдельного счета последних. Из стихотворений на одном латинском языке одно изложено у Биллия по правилам стихотворного метра, другие приведены просто в прозаическом пересказе содержания. Первое напечатано на странице 197, в отделе carmina iambica [стихотворения ямбические] под № 11 и под заглавием «Vitae finem optat»; против него на полях Биллий замечает, что греческого оригинала этого стихотворения он не мог отыскать ни в итальянских, ни в германских библиотеках. После него, однако, Толлий (Лейден, 1788) издал это стихотворение на греческом и латинском языках [325]. В одном латинском прозаическом изложении напечатаны стихотворения на странице 301, под заглавием «De episcopis» [ «О епископах»] и на последней 308-й странице два заключительных стихотворения. Эти последние стихотворения напечатаны у Биллия под общим заглавием с названным предыдущим, но с обозначением отдельного счета (aliud) и с разделением на два особых стихотворения. Между тем, по лучшему изданию (Кайльо), в параллельном греко-латинском тексте они, во-первых, носят иное заглавие: «De rerum humanarum vanitate» (Είς τών άνθρωπίνων ματαιότητα) [см. наст. изд.: №. 40. «О суетности человеческой»; кн. I, разд. II], во-вторых, оба они составляют одно целое стихотворение, и притом так, что последнее стихотворение, по Биллию, составляет первую половину цельного стихотворения, а первое – вторую часть его. С этим недостатком Биллиева издания, то есть с дроблением цельных стихотворений на различные по своей величине самостоятельные части с особым счетом, а подчас – и с особым заглавием этих последних – приемом, не выдерживающим ни исторической, ни логической критики, встречаешься в стихотворениях не один раз. Кроме вышеприведенного примера укажем еще на страницу 180, где под № 109 и 110 (по порядку общей нумерации) напечатаны два отдельных стихотворения под заглавием: 1) «Молитва ко Христу в болезни» («ОгаШ ad Christum in morbo»); 2) «Другая молитва» («^ratio alia»), тогда как оба эти стихотворения, по Кайльо, составляют одно целое поэтическое произведение (т. II, с. 863). Есть и такие, довольно странные в ученом труде, случаи, что одно и то же стихотворение в одном месте напечатано в цельном, логически и ритмически неразрывном виде, а через несколько страниц вперед или назад то же самое стихотворение попадается разорванным на две части, с особым счетом обеих половин. Таким образом, одно и то же стихотворение в общей нумерации занимает три отдельные цифры.