Святитель Григорий Богослов

Чувствуя себя духовно слабым, не достойным быть пастырем — невестоводителем, уневещивающим души Богу, Который есть чистейший и неприступный свет, всякая доброта и превыше всякой доброты, св. Григорий и положил в сердце своем оставить все мирские блага, быть подвижником, жить исключительно для Христа и в пустынном уединении поучаться словесам Божиим. «Вести же такую любомудрую жизнь, — говорит святой отец, — лучше, нежели принять на себя власть и управление душами и, когда еще сам не научился быть хорошим пасомым, не очистил надлежащим образом душу свою, обязаться должностью править паствой; притом в такие времена, когда, смотря на людское крушение и мятежи, всего вожделеннее — бегом бежать из общества, удалиться в надежный приют, укрыться от бури и тьмы лукавого; когда члены одного тела взаимно враждуют, когда исчезает последний остаток любви, а, с другой стороны, слово „иерей“… признается одним пустым именем»[612].

Далее св. Григорий яркими чертами изображает церковные смуты и волнения своего времени, происходившие не только от явных еретиков, но и от тех неразумных ревнителей правой веры, которые, по умственному невежеству и упорству, стояли за малости, не хотели уступить противникам в вещах безразличных, подвизались за Христа не по Христу и потому своей неразумной ревностью вовсе не содействовали умиротворению христианского общества, а еще более расстраивали и возмущали его.

При таком разладе и отсутствии единодушия между самими правоверующими св. Григорий чувствовал себя немощным вступать в открытую борьбу с врагами Церкви Христовой. Сюда же присоединить нужно и брань внутреннюю — борьбу со страстями, происходящими от греховных вожделений нашего естества. И потому, заключает святой отец, «пока не препобеждена мной, по возможности, персть, пока не очищен ум, пока далеко не превосхожу других близостью к Богу, небезопасным признаю принять на себя попечение о душах и посредничество между Богом и человеками, что составляет также долг иерея»[613].

Примерами из ветхозаветной истории и некоторыми постановлениями обрядового Моисеева закона св. Григорий доказывает далее, как небезопасно и небезбоязненно пастырю, внутренне не очищенному, неблагоговейному, приближаться к Богу, входить во святилище, касаться святынь и совершать великие христианские таинства. Желающему быть пастырем нужно всего себя принести Богу в жертву, святую и угодную. «…Зная сие… — говорит св. Григорий, — мог ли я облечься в образ и сан иерея, пока не освятил рук преподобными делами, пока не приобучил ока взирать здраво на тварь и единственно удивляться Творцу, а не уничижать Создателя… пока ноги мои не поставлены па камени (ср. Пс. 39:3), не совершенны, как ноги оленей (Пс. 17:34), и стопы мои не направлены по Богу (ср. Пс. 118:133); пока всякий член не соделался оружием правды (ср. Пс. 7:13), не отложил всякую мертвенность, пожертую животом (ср. 2 Кор. 5:4) и уступившую место Духу?»[614] Кто не чувствует сердцем сладости словес Божественного Писания, кто не имеет духовного богатства, кто не изведал красоты Господней в жизни благодатной, кто не имеет христианского разумения и не расположил себя к самоотвержению, тот ужели, вопрошает св. Григорий, ужели «охотно и с радостью примет, чтобы поставили его во главу полноты Христовой? По крайней мере, я не даю на сие приговора и совета. Напротив того, вижу здесь причины к самому сильному страху и самую крайнюю опасность для сознающего и важность преуспеяния, и пагубные следствия погрешения в деле. Пусть другой, рассуждал я, кто многоопытен в мореходстве и торговле, плывет за куплей, переходит обширные моря, борется всегда с ветрами и волнами, многое, если удастся, приобретая и много бедствуя. А для меня, который держусь суши, веду неглубокую и легкую борозду жизни, с выгодами и морем раскланиваюсь издали, приятнее жить так, как могу, с небольшим и скудным куском хлеба, и влачить дни в безопасности и безмятежии, нежели для больших выгод кидаться на долговременную и большую опасность. Для человека, поставленного высоко, и то уже потеря, если он не предприемлет большего, не распространяет доблестей своих на многих, но останавливается на малом числе людей и как бы большим светом освещает малый дом или юношеским всеоружием покрывает детское тело. А для человека маловажного всего безопаснее нести малое бремя, не возбуждать смеха и не увеличивать опасности возложением на себя чего-либо не по силам. Ибо, как слышим, и башню строить прилично тому только, у кого есть, чем ее довершить (ср. Лк. 14:28)»[615].