Над домами города поднялся Федька, а елка все еще колеблет в недосягаемой вышине свою ярко сверкающую верхушку. Внизу горбатые, белые кровли домов с черными трубами. Вот, наравне с Федькой, какие-то купола церквей… И еще, и еще выше уносят Федьку невидимые крылья… Только вихрь свистит, так быстро уносят… Вот весь город внизу… Точно какое-то ночное марево там. Свет от звезд, сияющих на елке, лучится только на верхушках шпицев, высоко прорезавших воздух, да на золотых крестах неисчислимых храмов… Выше и выше уносят Федьку сильные крылья…
Вот и верхушка елки внизу… Господи, как ослепительно горит она! Точно из нескольких солнц сложили один костер. А крылья работают все быстрее и быстрее. Федька стремглав уже летит теперь в высоту… Крепче и крепче жмет он к себе белого кудрявого барана… Туча плыла по небу; но могучие крылья, словно стрела, пущенная из гигантского лука, пронизали ее сырое марево… Вот земля внизу, вся черная, громадная, курящаяся злобой, позором и преступлением, завистью, подлым мщением и жалкою смертью… Тяжелым паром возносятся грехи ее наверх, тяжелым густым паром, и, дойдя до небесных туч, уже не могут подняться дальше… Пеленой, туманом стоят они над нею, над этим очагом нищеты, лютости, над этой колыбелью, где в черных недрах демоны произвола, дикой силы и притеснения растят свое любимое детище – порок. Только рождественская елка светится на ней, да и та все меньше и меньше становится, точно тает внизу.
Выше и выше…
Сколько светлых крыльев носится в воздухе!.. Вся безбрежная даль, вся бездонная глубь, вся бесконечная высь переполнились ими… Хорошо и легко Федьке… Только снизу нет-нет, да и донесется надрывающий душу плач и вой… Федьке невдомек, что это его мать рвется там в белом вихре метели…
Он слышит шелест крыльев у самого лица своего, точно они пересекают ему дорогу; бесчисленные звезды загораются ярче, чтобы осветить путь ребенку… Мириады их несутся перед ним по тому же направлению; мириады, как хвост кометы, неведомою силою влекутся ему во след… Несется Федька все выше и выше, и ничуть ему не страшно, точно это так и должно быть… Глупая пьяная Каролина когда-то говорила ему, что Христос возьмет ребенка к себе – что же тут удивительного! Так все и случилось!.. Глупый Федька до конца оправдывает свое прозвище, – он ничему не удивляется и только заботится об одном: как бы не выпустить барана из рук.
В бесконечной дали осталась позади земля… Если бы Федька оглянулся, он бы уже не отличил ее совсем. Да и что ему до нее! Разве он оставил там что-нибудь близкое ему, дорогое? Ничье сердце там не сожмется от разлуки с Федькой, ничьи очи не заплачут об его участи… И в душе у ребенка земля не оставила сожалений!.. Бог с ней! пусть она вращается, опутанная тяжелыми парами злых помыслов и смрадом своих бесчисленных преступлений!..
Все светлее, светлее в высоте… Теперь и блеск небесных солнц меркнет перед тем, что ясными, широкими лучами разливается там… Федька все ближе и ближе к средоточию жизни, вокруг которого вращаются планеты, которому целые миры поют бесчисленные гимны.
Миллионы светлых, благостных ликов, миллионы лучезарных одежд…
И чем выше – тем благостнее, чем выше – тем лучезарнее!..
«Добрая мать» – выше всех… «Добрая мать», от которой в бесконечное пространство лучится ослепляющее сияние, и с нею Христос, покрытый ранами, Христос, возлюбивший глупых, слабых детей… Федька видит Христа, и Он видит Федьку… Федька замечает светлый венец из слез, точно весь осыпанный искрами, в руках у Него… Федька протягивает к Нему руки, забывая о баране; но баран тут же, он радостно блеет, постукивает серебряными копытцами в серебряное облако и светится еще красивее своею белою шерсткою.
– Тебя мучили – и я полюбила тебя!.. Тебя бросили – и я взяла тебя… Там – ты был один, здесь – вот семья твоя… Вот твой брат, а я твоя мать! Приди ко мне, измученный! Отдохни здесь, униженный!…
И чудные, божественные руки берут Федьку, и чудные, божественные уста целуют его грязное, все покрытое синяками и шрамами личико…
И плачет, опять плачет глупый Федька, но на этот раз счастливыми слезами…
Сквозь бесконечность падают эти слезы тяжелыми, черными снами на землю, к злым и бездушным; ясными, сладкими видениями слетают к усталым страдальцам и, словно пчелы, роятся над их изголовьями… И вздрагивают во сне мучители и палачи, и когда тело их спит – ядовитое сознание своей мерзости и злобы, точно змея, вползает в их сердце… Улыбаются дивным видениям измученные дети, радостно улыбаются и, прислушиваясь к ласковому шепоту светлых призраков, забывают свои страдания…
Только одна несчастная мать, бросившая своего ребенка, носится теперь по туманным, мглистым улицам спящего города, и в вое метели резко слышатся ее отчаянные крики… Федька и на нее бы капнул своею целительною слезою, но он ее не знает и никогда не знал… Он пошел от двух теток, у него не было матери…