Святое дело

Время смены вышло, только сон давно отлетел, и хотелось еще о своих вспомнить, о заводе подумать. Работы предстоит по самую маковку, придется все переналаживать обратно для мирной жизни. Дело это не простое. Обмозговать надо как следует.

«Ладно, — решил Мухинцев, — пусть Ремизов отоспится, а я уж после завтрака придавлю всерьез».

В пятом часу вышел наружу лейтенант Шахов.

— Тихо, Мухинцев? — спросил он и, отойдя на несколько шагов, повернулся спиной.

Мухинцев дождался, когда лейтенант опять стал к нему лицом, и доложил:

— Тихо.

Лейтенант зябко передернул плечами.

Тоже привычка! Как у Вовки. Бывало, перекупается, мальцом еще, а потом отряхивается, что утка на берегу…

Нюра писала — ни одной утки не осталось, и куры повывелись. Придет Мухинцев домой, непременно заведет. Что за дом без птицы и огородика в палисаднике! Из-за этого всего он и квартиру на жилмассиве не взял, остался в поселке. Хоть и порядком трамваем на завод добираться, зато вернешься домой как домой. И лучок свежий прямо с грядки, и яйца еще тепленькие.

— Который час? — спросил лейтенант, зевая.

Мухинцев посмотрел на «кировские», на «Зарю». Точно шли, стрелка в стрелку.

— Четверть пятого.

Лейтенант сонно поморгал, удивился:

— Почему не отдыхаете? Кто сменщик?

— Ремизов.

— Ах да, Ремизов. Почему не подняли?

Мухинцев подумал немного и виновато улыбнулся:

— Жалко.

Шахов поправил измятую фуражку и с любопытством заглянул солдату в лицо.

— Неужели спать не хочется?

Мухинцев вел разговор в таком замедленном темпе, что, казалось, успевал отсыпаться в эти минуты. Шахов, не дождавшись ответа, спросил с наивной откровенностью:

— Отчего вас тогда Мухой называют, если вы, наоборот, бессонницей страдаете?

«Одного ума с Вовкой, — подумал Мухинцев. — Мальчишки. Ни дать ни взять — мальчишки».

— Я не страдаю, — подал наконец голос Мухинцев. — Я подолгу не спать могу, — доверительно сообщил он. — А уж залягу, пушкой не поднять!

И чуть не добавил: «Понял, сынок?»

— Ясно, — сказал лейтенант с невольным уважением, опять зевнул, передернул плечами и сказал: — Сейчас Ремизова пришлю. Где он устроился?

— От двери третий, на втором этаже.

Когда лейтенант Шахов вторично проснулся, в темноте подвала кто-то храпел с такой силой, что, казалось, должно приподниматься железобетонное перекрытие. «Мухинцев», — определил Шахов и повернулся на другой бок сон досматривать.

Взбирается он по широкой лестнице на небо. Ни перил, ни стен, ни крыши. Лестница и площадка на самом верху. На площадке, на фоне облака — голая женщина с отставленными руками. Стоит, улыбается, молчит загадочно.

Шахову неловко, что он толкнул ее тогда у дверей штаба батальона. Его пронизывает стыд и еще какое-то неясное сладкое чувство. Чтобы не видеть загадочной улыбки и манящей наготы, Шахов опускает глаза, но звучит выстрел. Шахов вскидывает голову.

На розовом лице женщины вместо носа белое пятно. Опять выстрел. Шахов хватается за кобуру…

Поднялась такая стрельба, что Шахов проснулся. На этот раз окончательно.

Стрельба разрасталась. Шахов кинулся к выходу.

Рассветное небо чертили во всех направлениях сигнальные ракеты: красные, белые, зеленые. Огненными стайками порхали трассирующие пули.

— Что случилось?!

— Не знаю, товарищ лейтенант! — радостно прокричал в ответ часовой и восторженно сообщил: — Как свихнулись все начисто!

— Выяснить и доложить! Бегом! — приказал Шахов и стал глядеть невиданный фейерверк.

Часовой, словно только и ждал такого приказания, сорвался с места. «Ремизов, — запоздало вспомнил фамилию Шахов и позавидовал: — А быстрый на ноги!»

Еще до возвращения Ремизова Шахов узнал, что кончилась война. Мимо промчался «виллис», загруженный людьми так, что виднелись одни колеса, и то наполовину. Все палили в воздух и кричали истошными голосами:

— Капитуляция! Капитуляция! Конец!

Шахов скатился в подвал и ошалело заорал:

— Капитуляция! Война кончилась! Ребята! Вставайте! Конец!

Он растолкал солдат, увел всех наверх.

Стреляли, орали, обнимались. Шахов тоже обнимался, стрелял, целовался. И с Ремизовым целовался. Тот от быстрого бега не мог и произнести ни слова, лишь воздух хватал раскрытым ртом. И вдруг покачнулся, рухнул плашмя на битые кирпичи и застонал.

— Ложись! — крикнул кто-то. Все повалились вниз.

— Вон он, вон! — завопил тот же голос, и справа тарарахнула длинная очередь. Шахов сдвинул на затылок фуражку и увидел в окне дома напротив черную фигуру. Она мелькнула и исчезла.

— Рота! За мно-о-ой!

Шахов рывком поднялся на ноги и побежал через улицу. На ходу оглянулся: за ним мчались солдаты, из подворотни выскочили еще двое. Одного из них Шахов узнал и крикнул:

— Мухинцев! Вперед!

Они обыскали дом с подвала до чердака. Нигде никого.

— Ушел, гнида, — тяжело дыша, выговорил Мухинцев. Широкая грудь его ходуном ходила, и медали позвякивали, как колокольчики.

Шахов согласно кивнул и с удивлением подумал, что Мухинцев назвал недобитого фашиста словами комбата.

— Он, видно, туда ушел, — Мухинцев указал на ближайший дом с мансардой. — Сейчас я его выкурю оттуда.