Святое дело

В капитанской фляжке воды было на самом донышке. Антипов не заглатывал, а впитывал, пока не почувствовал на себе чужой взгляд. Японец смотрел с жадной завистью; на тонкой шее выпячивался и опадал кадык.

— Дайте и ему, — шепотом попросил Антипов.

Капитан отпил чуть-чуть, подержал флягу на весу, поиграл, как пистолетом, и сунул пленному. Тот в два глотка прикончил остаток.

Японец закивал с почтительным испугом. Что-то звякнуло, будто колокольчик на ветру.

Они увидели стальную цепь, соединявшую ногу обреченного солдата с пулеметной тумбой, намертво примурованной к скале.

— Отвяжите, — страдальчески сморщившись, попросил Антипов.

Цепь была прочной, у скобы на щиколотке — глухой запор.

«Зубильце бы… Дома полон сундук всякого инструмента, от деда еще осталось…»

Очевидно, Антипов подумал вслух: капитан, трудясь над цепью, сдавленно отозвался:

— Дома у меня тоже… в Ленинграде…

— Ренинграду? — оживился японец и ткнул себя в голую грудь. — Хиро́сима!

— А я из-под Рязани, — вдруг совсем ослабевшим голосом представился Антипов.

Японец о Рязани, наверное, не слыхал, что огорчило Антипова, но он добросовестно вслушивался в чужеземную речь. Лишь одно слово прозвучало знакомо — «кадо́ма»[1].

— Дом у его в Хироси́ме, — кратко перевел с закрытыми глазами и пожаловался: — Заковыристый язык, ероглифы…

И оба вспомнили Ерохина.

— Все они хороши, когда уже пленные, — недобро сказал капитан и отодвинулся от японца. — Где ракетница?

— Там… — чуть слышно ответил Антипов. Силы уходили, будто вода в песок. А голова оставалась ясной, и боль не тревожила, если не шевелиться.

— Скоро вернусь. Дотерпишь?

— Дотерплю, — тихо произнес Антипов. На сон вдруг потянуло, говорить расхотелось, а мысли полезли самые разные.

«Цепочку зубильцем надо. Сундук с инструментом в сенях, по левую руку, как с улицы взойти… Козырек над крылечком резной, дедом еще сработан. Под Мукденом, в русско-японскую голову сложил, а кружева из дерева выделывал… «Артистом» за мастерство славили… Между протчим, заведующая клубом все агитировала в театральное училище… Чудачка!.. Но понимала в людях и в искусстве разбиралась… Может, и вышел бы из Павла Кирилловича Антипова заслуженный, а то и всенародный артист СССР… Не война, доучился бы во взрослой школе и поехал в Москву… А дом с крылечком должон понравиться Калерии. Любит она красоту и уют: над ветровым стеклом в кабине тесьма с бахромой и бомбончиками… А шофера да механизаторы в колхозе завсегда в цене были, теперь и подавно: половину мужиков война выбила… Адрес свой Калерии дать не забыть, а то увезут в санбат, ищи потом… И предложение по всей форме сделать. Не договорили тогда… В Читинской области уже, в последний вечер перед заграницей, стоял часовым на платформе, где полуторка на привязи была. Вдруг Калерия залезла, что-то в кабине понадобилось. Пока возилась, эшелон тронулся и часа два без роздыху гнал до самой Борзи… Разговорились и вроде сызмальства дружили, а впервые ведь… Красивая она, ладная, и мужества не занимать: слезинки никто не видел, а в разных передрягах бывала… И сирота… За себя постоять умеет, Митин неделю синяком подсвечивал… А я Калерию до гроба полюбил…

Цепка позванивает. Японец дрожит… От холода и страха… Не боись, дурачок, не тронут тебя. Советские мы, не фашисты, не твой самурайский царь микада… Додуматься же: человека на цепь, как собаку, сажать… Его-то, микаду ирода, и надо бы, а ты — Ерохина…

Как же я так не состорожничал?.. Или… Да нет, не мог он в тот момент нарочно, самураи этот разнесчастный… И что я все про него думаю? Себя пожалеть в самый раз… Ребята по домам скоро, а мне еще в госпитале наверняка валандаться… Придется Калерии… Боль такая, вроде раскаленным шил…»

Мысль оборвалась на полуслове, а когда боль, пронизав сердце, вышла, Антипов уже умер.

Их предали земле в долине: яму рыть легче и вид хороший — река, зелень, синие горы. Капитан, бросив горсть земли, отошел от могилы и увидел Леру. Весь поход неслась впереди, а тут опоздала почему-то.

— Кого? — спросила шепотом.

— Ерохина, — бескровно ответил капитан. Смерть Ерохина он давно принял, а об Антипове никак не мог думать как о мертвом.

Лера сдвинула тонкие брови, попыталась вспомнить и не смогла. Протянула горестно, но без родственной сопричастности:

— А-а… А второй?

— Артист…

— Какой артист? Объяснять пришлось бы долго.

— Народный. — И зачем-то рассказал: — Он любил вас. По-настоящему.

— Да?.. — Лера растерялась, зеленые глаза стали набухать слезами. Она сморгнула их. Но тут подошел шофер Митин, сгорбленный, не похожий на себя, и тоже, как гвардии капитан, зачем-то сообщил:

— Жениться он на тебе хотел, Артист наш, Паша Антипов…

— Да? — повторила совсем уже оторопело и вдруг, вспомнив, наверное, все, схватилась за голову, закачалась, заголосила тонко и высоко, до самого неба: — Ой!.. Ой!.. Ой!..

Металлически залязгали затворы, и троекратный залп расстрелял отчаянный женский вопль.

САПЕР