Святое дело

Алексий подпрыгнул на месте, развернулся и помчался исполнять волю человека, которого он любил и уважал более всех на свете.

* * *

Народ начал собираться уже к четырем. И в любой другой день отец Василий торопиться бы не стал и начал бы молебен ровно в шесть, как и распорядился. Но не сегодня. Сейчас, когда силы добра и зла стояли одна напротив другой так плотно, он не мог упускать ни секунды времени, и он начал в шесть минут пятого.

Из храма вынесли чудотворную икону Николая Угодника, и прихожане как один вздохнули и опустились на колени. Отец Василий широко, истово перекрестился и затянул пятидесятый псалом.

И, вторя ему, заговорили, взмолились прихожане, и каждый новый просто присоединялся к этой поначалу небольшой группке; подходил, опускался на колени и подхватывал слова молитвы. И тогда что-то начало меняться.

Этому не было никакого объяснения. Все так же ослепительно сверкало солнце, так же щебетали птицы и мчались по прилегающей к храму улице машины, но атмосфера вокруг храма с каждой минутой становилась иной – прозрачнее, ярче и мощнее.

К пяти вся прихрамовая площадка была заполнена людьми до отказа. К половине шестого люди становились на колени за храмовой оградой, и отец Василий был вынужден усилить мощь своего голоса раза в полтора. К шести молящиеся облепили храм со всех сторон – стояли у гаражей, у двух последних оставшихся при храме покосившихся от времени частных домиков, возле серых пятиэтажек и даже в районе автобусной остановки.

А к половине седьмого на той стороне улицы начали парковаться милицейские машины. Отец Василий видел, как из первой вышел Скобцов с тем самым майором, что раньше заправлял всем на фильтре, а сегодня руководил локализацией и изоляцией не санкционированного никем «мамкиного бунта». Но вот поделать с тем, что происходит сейчас, милиция ничего не могла. Никакого неповиновения, никакого неподчинения, никаких призывов к насилию или там соблюдению человеческих прав – ни-че-го! Здесь были только смирение и молитва.

Отец Василий поднял голос еще выше, и теперь он эхом отдавался от стен пятиэтажек и возвращался к нему, отчего пение приобретало странный сюрреалистический оттенок, так, словно в этот миг все вокруг стало одним огромным храмом. И люди вторили ему, всем своим смиренным видом показывая, что они будут только молиться, до тех пор, пока господь не услышит их покорный Его воле призыв и не вразумит неразумных.

И к половине девятого вечера, когда солнце уже упало за высотки, господь вразумил. Сначала это прошло по рядам, как шепоток, а потом разнеслось по всей округе, набирая и набирая силу: «Всех отпустили!»

* * *

Священник пришел домой, как выжатый лимон. Нет, сила духа была при нем – вся, без изъянов. Но вот все остальное, и внутри и снаружи, было как-то странно разбалансировано и «болталось», как плохо привинченные детали. Он прилег на диванчик, но сон не шел. Он прикоснулся к спящему Мишаньке, но понял, что родительские чувства сбиты и словно заштрихованы большим жирным карандашом. Он подошел и обнял Ольгу, но впервые за много лет ее сдобное тело не вызвало у него изнутри никакого отклика.

– Господи, Мишенька, что с тобой? – перепугалась попадья. – Ты здоров?

Отец Василий растерянно пожал плечами; он не знал, с чем это состояние сравнить. Болезнь? Здоровье? Четырехчасовой молебен с высочайшими «ставками» под ярким солнцем, с беспрерывным пением и напряжением всех сил словно что-то сдвинул внутри, но что, он не знал.

Попадья раздела мужа и уложила на кровать под простыню. Легла сама, начала ластиться... Но он так и лежал с открытыми глазами, чужой всему окружающему миру, включая собственную горячо любимую супругу, и молчал. Так прошло с полчаса, и тогда Ольга перепугалась.

– Так, – с нервной решительностью откинула она простыню. – Хватит! Я звоню Косте. Мне еще не хватало, чтобы ты прямо сейчас богу душу отдал!

Наверное, правильно было бы упрекнуть ее, напомнить, что только господь и определяет, когда человеку оставить свою бренную оболочку и перенестись в «миры горние», но отец Василий не чувствовал позыва даже к этому.

– Костя! – кричала в телефонную трубку жена. – Да, это я! Горе у меня, Костя... – Было слышно, что попадья плачет. – Да, Мишка! Я не знаю, что с ним происходит! Приезжай, Костя, я боюсь...

Потом приехал главврач, и отца Василия начали ощупывать, переворачивать, проверять рефлексы и задавать каверзные вопросы. Священник односложно отвечал, но ни во что не включался.

– Ну что, пульс нормальный, легкие чистые, рефлексы в норме. Может быть, ему просто выспаться надо? – подытожил Костя.

– А если он не спит? – всхлипнула попадья. – Лежит и глазами в потолок лупает! Я его в первый раз таким вижу! Сделай что-нибудь, Костя! Не бросай нас!

Главврач почесал лысеющее темечко, глянул на часы и обреченно вздохнул.

– Знаю я одно средство... В принципе у меня в машине еще пол-литра осталось...

– Что угодно, – панически скосила глаза в сторону мужа Ольга. – Лишь бы помогло...