Святой Грааль. Во власти священной тайны

Но какова же была та публика, которую так стремился держать в постоянном напряжении Кретьен? У нас нет точных сведений о том, кем были его поклонники, и мы не можем сказать наверняка, читались ли его творения вслух или просто про себя и в одиночку, подобно тому как читаем сегодня мы. Дело в том, что его творчество находится на линии водораздела между преимущественно изустной культурой, в русле которой истории лишь изредка записывались на страницах манускриптов, и новым миром, в котором письменное слово становилось нормальным способом и средством общения между автором и его публикой. Вполне резонно предположить, что chansons de geste исполнялись публично и вслух, да и любое повествование с целым рядом кульминационных моментов типа тех, о которых мы уже говорили, вероятнее всего, исполнялось в ситуации, предполагавшей чтение вслух, а не про себя. Это, а также излюбленная тематика Кретьена говорят в пользу того, что его публикой были именно рыцари, не слишком образованные, но и не начисто лишенные связи с интеллектуальным миром. Мнение о том, что Кретьен адресовал свои создания образованным клирикам и ученым и что это наложило особый отпечаток на стилистику его повестей, представляется нам менее вероятным. В отличие от трактата об искусстве куртуазной любви, созданного Андреасом Капелланом[23], — трактата, который был современником любовных романов Кретьена и который можно считать замаскированным экзерсисом по философской аргументации, по всей вероятности, принадлежащим перу одного из преподавателей Парижского университета, я считаю, что произведения Кретьена следует принимать за чистую монету — именно так, как они написаны. За исключением нескольких галантных реверансов перед своим очередным патроном, он не писал специально для посвященных и не участвовал ни в каких пропагандистских кампаниях.

«Повесть о Граале» — это собственная фраза самого Кретьена, приводимая в прологе к поэме, — оказалась его последним романом, который остался неоконченным после его смерти. Этот роман известен также по имени его главного героя, Персеваля. Это название дали ему два первых переписчика.

Для Кретьена это было новым отступлением от привычной практики, поскольку его тема — это не обычная история о любви, а повесть о развитии рыцарского характера. Название, которое он выбрал, как, впрочем, и название романа о Ланселоте[24], не обязательно указывает на тему истории, а лишь называет ту сюжетную ось, на которой вертится вся интрига истории. Здесь можно вспомнить Макгуффина Хичкока. Для Ланселота этим моментом истины явилась повозка, в которую он медлит сесть, выказывая себя далеким от совершенства любовником, ибо он ставит свою честь выше долга любви. Для Персеваля это Грааль, о котором он так и не решается спросить, выказав себя далеко не идеальным рыцарем, потому что следует наставлениям в полученном им письме, а не велению духа и являет собой персонажа, не заслуживающего симпатии.

История Персеваля начинается в мире, изолированном от куртуазной придворной жизни и законов рыцарства. Его мать, потеряв мужа и старших сыновей, влекомых страстью к рыцарской славе, сделала все, что в ее силах, чтобы уберечь Персеваля от подобной судьбы. Но однажды, охотясь в лесу, Персеваль впервые в жизни встретил рыцарей. Ошеломленный, он принял их за ангелов и, вне себя от растерянности, спросил их предводителя: «Ты — Бог?» Они поспешно рассеяли его заблуждения на сей счет и поведали кое-что о рыцарстве. Персеваля тут же обуял восторг, и он преисполнился решимости сделаться рыцарем. Несмотря на все мольбы матери, он отправляется на поиски короля Артура, чтобы принять от него посвящение в рыцари. Мать Персеваля дает ему всевозможные советы о хороших манерах и об обращении с дамами, а также краткие наставления в вере. Большинство из этих наставлений, как показали его дальнейшие приключения, он толком не понял и недооценил, но Кретьен использует эту сцену, чтобы подчеркнуть тот факт, что Персеваль начал свою карьеру рыцаря, будучи практически абсолютно невежественным. Он — по сути дела, дитя природы, но его собственная природа такова, что он, можно сказать, предопределен для великих рыцарских подвигов.