Святой Григорий Чудотворец, епископ Неокесарийский. Его жизнь, творения, богословие

Кроме того, можно отметить в сирийском житии целый ряд черт, которые лучше всего могут быть объяснены, как произведение позднейшей рефлексии [176]. Так, вариант, что Григорий половину своего плаща (вместо целого плаща у Григория Нисского) бросил на иудея, про изошел из того соображения, что епископ должен удержать по крайней мере половину своего плаща, чтобы не лишиться совершенно этой необходимой части одежды. Позднейшее изменение можно видеть и в том, что Григорий (вместо собственной одежды, как у Григория Нисского) пользуется для заклинания „лоскутом верхней одежды“юноши, — может быть позднее думали, что так заклинание действительнее. Также „дощечка“, на которой написано было письмо к демону, в течение предания, кажется, явилась на место неопределенного понятия единственно ради понятности и ясности. О позднейшем происхождении сирийской версии особенно говорит известие о многочисленных миссионерских успехах Григория уже в Назианзе. Здесь грубая ошибка, так как то же у Григория Нисского сообщено о Неокесарии и подходит к переданному обоими числу 17 христиан, которые были налицо при выборе Григория в епископы. Немыслимо, чтобы сириец эту ошибку вместе со второю, с нею тесно связанною, о посещении Григорием Назианза нашел уже в предполагаемом первоисточнике, — как мог Григорий Нисский из того же источника заимствовать правильное и первоначальное? Но невозможно также и предположение, что сириец сам, у которого по Рисселю „большая первоначальность“, при обработке источника был повинен в двух таких грубых ошибках. Напротив, легко можно понять, что в течение времени рассказ о миссионерской деятельности перенесли из Неокесарии в митрополитанский город, чтобы и там могла проявиться чудодейственная сила св. Григория; отсюда и явилось только в сирийском житии рассказанное посещение св. Григорием Назианза, которым и расширили первоначальное сказание об епископском избрании. Сюда же должно отнести прибавки, что оба иудея после чудесного воскрешения одного из них сделались православными монахами, что юноша (имя которого у сирийца не названо) потерпел смерть от огня, что отец двух братьев был знатный муж, что Григорий в Неокесарии и Александр в Команах имели предшественников. Такого рода прибавки можно объяснить непроизвольным приспособлением сказания к изменившимся отношениям или восполнением видимо недостающего.

2) По вопросу о первоначальном общем письменном источнике анализ повествований также представляет много безусловно отрицательных данных. Прежде всего у обоих повествователей (а в некоторых сказаниях у троих) в отдельных рассказах наблюдаются такие разности, которые делают весьма сомнительной гипотезу В. Рисселя; эти разности проходят последовательно чрез все повествования, в некоторых из них особенно усиливаясь, и нигде второстепенные подробности не сообщаются с таким сходством, которое необходимо было бы в случае состоятельности гипотезы В. Рисселя. Если бы на основании сопоставления двух повествований мы захотели восстановить предполагаемый первоисточник, то получился бы в высшей степени убогий очерк, гораздо короче повести сирийца, из которого последняя не могла быть извлечением [177].

Далее, если бы оба автора пользовались общим источником, то естественно, что они сохранили бы ту последовательность отдельных сказаний, которая была в нем, и допускали бы уклонения от нее только по совершенно определенным основаниям. На самом деле в обоих повествованиях оказывается такое различие в порядке и выборе материала, которое ничем не оправдывается [178].