Святой конунг

— Насколько я знаю Эйнара Тамбарскьелве, здесь вряд ли идет речь только о смирении, — задумчиво произнесла Сигрид.

— Какая ему выгода от того, что Олава признают святым?

— Есть ли другой такой хёвдинг, который пользуется благосклонностью короля Кнута и одновременно говорит, что не имеет никакого отношения к смерти Олава Харальдссона? Если он осуществит задуманное, он сможет разжечь вражду между Альфивой и бондами. При этом не исключено, что, вопреки всему, он станет в конце концов ярлом.

— Может, ты и права, — задумчиво произнес Кальв.

В последующие дни он не был настроен мрачно. И он рассказал о том, что Олав крикнул ему перед стиклестадской битвой, когда войска уже стояли друг против друга: если Кальв попадет в его руки, он заставит его идти пешком в Рим, чтобы тот испросил у Бога прощения за то, что он сделал против своего короля. Кальв сказал, что если Олава признают святым, он отправится в это странствие, предписанное ему конунгом.

Он был так уверен в своей правоте, что начал готовиться к путешествию, и одна мысль об этом успокаивала его. Но Сигрид раздражало то, что он был так твердо уверен в святости Олава.

Однажды вечером, говоря о предстоящей поездке, Кальв сказал, что сожалеет о том, что Сигват Скальд снова уехал из страны; возможно, он мог бы помочь ему советом, поскольку бывал в Риме.

Сигрид знала, что Сигват вернулся обратно в Трондхейм после битвы при Стиклестаде; но то, что он снова уехал, ему было неизвестно. И она спросила об этом Кальва.

Кальв сказал, что многие осуждали Сигвата за то, что он не участвовал в битве. В конце концов он не смог больше оставаться в Норвегии. Говорили, что он теперь в Свейе, у королевы Астрид.

— И что же они говорили ему? — виновато спросила Сигрид.

— Что никто не поверит, будто он отправился в Рим ради спасения своей души.

— Зачем же, по их мнению, он отправился на юг?

— А-а… — протянул Кальв. — Люди считали, что ему было известно о предстоящем сражении между королем Олавом и Хаконом ярлом и что он сознательно решил увильнуть от него.

— Они говорят, что он трус?

— Не то, чтобы так прямо, но ведь Сигват был и другом Хакона ярла тоже. Некоторые считают, что он не хотел сражаться ни с ярлом, ни с королем; он хотел быть свободным, а после окончания битвы присоединиться к победителю. И я могу сказать, что если бы ему удалось увильнуть от этого, сохранив при этом расположение короля, лучшего он и придумать не мог. Но говорят, что в конце концов он обманул самого себя… — в голосе Кальва звучала насмешка.

Сигрид была вне себя от ярости. И внезапно ее гнев по поводу несправедливости людей обрушился на Кальва. Тот, из-за которого она чуть не лишилась рассудка, размышляя о своей вине, теперь весь светится самодовольством и презрительно говорит о Сигвате!

Похоже, ему доставляло удовольствие низводить Сигвата до своего собственного убожества.

— Странно то, что он не сказал никому, почему он уехал, — продолжал Кальв.

— Как ты можешь говорить такое! — воскликнула Сигрид, чувствуя, что у нее дрожат руки. — Ты ведь знаешь, что он приезжал сюда, чтобы предложить тебе вместе отправиться к королю Олаву.

— Ты так рьяно защищаешь Сигвата! — засмеялся Кальв. — Но, боюсь, он был верен королю Олаву лишь на словах.

— Это неправда! — воскликнула Сигрид, вскакивая с места. — Сигват был более верен королю, чем кто-либо другой. Почему, как ты думаешь, он отказался стать скальдом короля Свейна? И у него были свои причины для того, чтобы отправиться в Рим.

До этого Кальв лежал, подложив по щеку ладонь. Но после ее слов он внезапно поднял голову и посмотрел ей в лицо.

— Что тебе известно об этом? — спросил он.

Сигрид невольно затаила дыхание. Гнев ее погас, словно ее окатили ледяной водой.

— Я уверена в том, что у него были на это причины, — смиренно произнесла она, — иначе бы он не уехал.

— Почему ты так горячо защищаешь его?

— Мне нравится Сигват.

Прищурив глаза, Кальв пристально посмотрел на нее; при этом он сел на постели.

— Нравится… — повторил он. Немного поразмыслив, он добавил: — Меня интересует, было ли что-то недозволенное между тобой и Сигватом.

Мысли перепутались в голове Сигрид. Священник Энунд сказал ей как-то, если Кальв спросит ее об этом напрямик, она должна сказать правду. Но Суннива, бедная крошка, разве она не стоила того, чтобы солгать?

Видя, что она медлит с ответом, Кальв недоверчиво уставился на нее. И, видя ее испуганное лицо и то, что она не знает, что сказать, он тихо сказал:

— Ты можешь не отвечать мне. Твое молчание — это уже ответ.

Она закрыла глаза: она не решалась смотреть на него, зная, что может произойти. И, еле слышно, так, что она едва могла различить слова, он произнес:

— Он — отец Суннивы?

Сигрид кивнула, не открывая глаз. Не говоря больше ни слова, он встал и начал одеваться. Она вскочила и бросилась к нему.

— Скажи что-нибудь, Кальв!

— Что ты хочешь, чтобы я сказал?

Лицо его было застывшим, глаза казались мертвыми.

— Выгони меня из дома! Но только не стой так…

— Какая от этого польза?

Он попытался улыбнуться, но лицо его лишь исказила гримаса.