Святой Лейбовиц и Дикая Лошадь

– Я хотел бы исповедаться.

Настоятель нахмурился, готовый отрицательно покачать головой, но потом сказал:

– Подожди, пока медицина не разрешит. Я поговорю с его преосвященством Джарадом.

– Могу ли я в таком случае попросить вашего благословения? – еле слышно произнес Чернозуб.

Олшуэн застыл на месте, полный гневной нерешительности, но затем прошептал: «Благословляю тебя во имя Отца, и Сына и Святого Духа», – начертил в воздухе крест и ушел.

Глава 5

«Но если и этим путем он не излечится, да возьмет аббат нож для отсекновения, в соответствии с апостольским заветом: «Да будет изгнано зло из вашей среды… и пусть оно исчезнет, чтобы одна паршивая овца не портила все стадо».

Устав ордена св. Бенедикта, глава 28.

Под испепеляющими взглядами бывших собратьев Чернозуб наконец покинул свою келью, держа в руках маленький узелок, и через залитый солнцем двор направился к карете Красного Дьякона, уже готовой в дорогу. Помогая кучеру закрепить свои жалкие пожитки на верху кареты, он услышал голос Поющей Коровы, который, скрытый от взгляда, говорил с только что прибывшим послушником, отряженным работать в библиотеке.

– Сначала он пробовал убеждать, и я ним не спорил, – объяснял его бывший товарищ. – Когда таким образом он ничего не добился, то прибегнул к насилию. Когда и насилие не помогло ему выбраться отсюда, то принялся развратничать. Я слышал это от свидетеля. Но ни разврат, ни кражи, ни побеги не помогли ему. Поэтому он стал писать заметки на полях труда достопочтенного Боэдуллуса.

– Без сносок? – сдавленно выдохнул помощник библиотекаря.

– Он достоин презрения, и не более того, – сказал Поющая Корова.

– Да это был не Боэдуллус! – взвыл Чернозуб. – А всего лишь Дюрен!

Пока карета, подпрыгивая на ухабах, двигалась по северной дороге к горному перевалу, Чернозуб сидел вместе с кучером на козлах. Он так ни разу и не оглянулся на аббатство. Вместе с ними был Топор, который порой перенимал управление, пока Медвежонок разминал лошадь кардинала, а порой, когда кардинал садился в седло, устраивался в карете. Оба – и Вушин, и Кочевник – относились к опозоренному монаху с подчеркнутой вежливостью, но он старался свести к минимуму общение и с кардиналом Коричневым Пони, и с его спутниками.

Как-то, когда они уже три дня были в пути, Вушин сказал:

– Ты прячешься от кардинала. Почему ты избегаешь его? Ты знаешь, что он недавно спас твою шею. Аббат скрутил бы ее как цыпленку, но кардинал выручил тебя. Почему ты его боишься?

Чернозуб взялся было отрицать, но внутренний голос остановил его. Вушин был прав. Для него Коричневый Пони олицетворял власть Церкви, которую ранее представлял преосвященный Джарад, и он устал от необходимости снова и снова клясться в покорности, чтобы спасать себя. После слов Вушина он перестал избегать своего спасителя и по утрам обменивался с ним вежливыми приветствиями. Но кардинал, чувствуя, какой он испытывает дискомфорт, во время путешествия большей частью не обращал внимания на его присутствие.

Иногда Вушин и Кочевник для разминки боролись или фехтовали на посохах. Кочевник называл соперника Топором, хотя никто в аббатстве не осмеливался этого делать, и Вушин, казалось, не протестовал против этой клички, особенно, если ей не предшествовало обращение «брат». Несмотря на свой возраст и заметную худобу, Топор неизменно выходил победителем из этих схваток у костра, а Кочевник выглядел таким неуклюжим, что Чернозуб однажды осмелился принять его предложение пофехтовать на посохах. Кочевник оказался не таким уж неуклюжим и, влепив ему раз шесть, оставил Чернозуба под смех кардинала и Вушина сидеть в горячем пепле.

– Пусть Вушин поучит тебя, – сказал кардинал. – В Валане тебе понадобится умение защищаться. Ты жил в монастыре, и ты уязвим. В свою очередь, поможешь ему избавиться от акцента Скалистых гор.

Чернозуб вежливо запротестовал, но кардинал продолжал настаивать. Так начались уроки фехтования и обучения языку.

– Готов к смерти? – весело спрашивал Топор перед началом каждой тренировки, как он всегда осведомлялся у своих клиентов. А затем они какое-то время разговаривали на наречии Скалистых гор.

Но куда спокойнее Чернозуб чувствовал себя в обществе Медвежонка, слуги без ранга и статуса, что и помогло им сблизиться. Его имя на языке Кочевников было Чиир Осле Хонган, а он называл Чернозуба Нимми, чему в языке Кочевников соответствовало понятие «малыш», обозначающее подростка, который еще не прошел обряда посвящения в мужчины. Чернозуб был лишь чуть моложе Медвежонка, но не обижался. «Это правда, – думал он, – я тридцатипятилетний подросток». Об этом и аббат напоминал ему. Что касается мирского опыта, то он еще в детстве мог оказаться в тюрьме. Но боясь неизвестного будущего, он чуть ли не мечтал об этой тюрьме.