Святой нашего времени: Отец Иоанн Кронштадтский и русский народ

Здесь могут быть и менее явные параллели. Одна из них из области изобразительных искусств. Еще до изменений иконографического стиля в середине XIX в. (которые советские искусствоведы приписывали в основном социально-экономическим сдвигам, вызванным отменой крепостного права в 1861 г.^{626}) под влиянием немецкого романтизма, французского католического и викторианского искусства в русской иконографии появился новый жанр — религиозные картинки, основанные на иллюстрациях к Библии Гюстава Доре. На одной из самых популярных изображались двое детей, прогуливавшихся под руку по краю обрыва над водопадом; склон холма иногда был увенчан крестом (все это избитые романтические образы), а за их спинами парил ангел-хранитель^{627}. Набирал силу также и жанр поучительных детских историй с сентиментальной религиозно-мистической проблематикой^{628}. Поскольку эта образность, несомненно, просочилась из аристократических кругов, едва ли она могла докатиться до Иоанна Сергиева, однако могла повлиять на игуменью Таисию, рассказчицу этой истории, — она происходила из культурной семьи, была одной из внучек Пушкина и сама пережила несколько видений. В любом случае и видения ангела, и немедленный, зачастую мистический ответ на молитвы укрепляют представление, что детство Иоанна Сергиева было необычайно пропитано чувством близости к Господу и Его готовности откликнуться на горячие мольбы^{629}.

Еще один фактор, повлиявший, по мнению биографов, на формирование личности о. Иоанна, — его пристрастие к духовному чтению. Еще больше, чем к Псалтири, писаниям Отцов-Пустынников и текстам любимых богослужений, о. Иоанн был привязан к Новому Завету. Игуменья Таисия вспоминает его слова:

«Знаешь ли, что прежде всего положило начало моему обращению к Богу и еще в детстве согрело мое сердце любовию к Нему? Это — святое Евангелие. У родителя моего было Евангелие на славянско-русском языке; любил я читать эту чудную книгу, когда приезжал домой на вакационное время, и слог ее и простота речи были доступны моему детскому разумению; читал и услаждался ею и находил в этом чтении высокое и незаменимое утешение… Могу сказать, что Евангелие было спутником моего детства, моим наставником, руководителем и утешителем, с которым я сроднился с ранних лет»^{630}.

Именно благодаря чтению Писания, святоотеческой литературы и литургических текстов, по утверждению биографов, «Бог, вера, Церковь стали всем содержанием его жизни, и содержание это слилось с его чистым, здоровым, гармонически развитым и полным жизненной энергии духовным и физическим существом»^{631}.

Наконец, большинство биографов упоминают, что он первоначально хотел стать миссионером на Аляске, в Африке или Китае^{632}. Во время обучения о. Иоанна в академии этот путь становился все более популярным. Православная церковь как раз в ту пору расширяла свою миссионерскую деятельность, и семинаристы могли задумываться о том, чтобы заняться обращением в христианство народов, населяющих окраины Российской империи^{633}. Несмотря на то что миссионерами обычно были монахи, в XIX в. ими становились и женатые священники, как, например, известный своей миссионерской деятельностью на Аляске Иоанн Попов, позднее канонизированный под своим монашеским именем Иннокентий^{634}. Решение Иоанна Сергиева предпочесть пастырское служение миссионерской деятельности биографы объясняют тем, что, познакомившись с разгульной столичной жизнью, он был поражен и пришел к выводу, что и в России «достаточно своих язычников»^{635}.

Однако это, скорее, ретроспективные мудрствования. Сам о. Иоанн никогда не упоминал о намерении стать миссионером, подчеркивая, напротив, свою давнюю любовь к священническому уделу^{636}. Более правдоподобное объяснение тому, что он не избрал миссионерский путь, дал иеромонах Константин. Он предполагает, что Иоанн настолько глубоко пропитался патриархальным духом своего семейства и был настолько зависим от него, что и помыслить не мог о чем-нибудь ином, кроме священства, отбросив пути монашества или миссионерской деятельности как слишком нетипичные и предпочтя пойти по протоптанной дорожке и жениться на дочери священника, что позволяло обеспечить надежную «должность»^{637}. Итак, во всех прижизненных православных описаниях о. Иоанна современные штрихи и детали сочетаются с типичной агиографической структурой и мотивами; в позднейших редакциях эти детали будут постепенно исчезать.