Святой папочка

– Рандомные прозвища, дурацкие восклицания, фальшивые фразеологизмы… неправильное произношение слова «малышка»? В этом весь папа. Ве-есь папа.

– Ха-ха-ха-а! – заливается Мэри, подслушав нас. – Триша-Тириша, ты просто динозаврище. Старая динозуха.

* * *

– Что наденешь вечером? – спрашивает она, присаживаясь на край кровати в гостевой комнате и с огромным сочувствием разглядывает мой нынешний наряд. Я ее не виню. С самого приезда сюда я начала одеваться как вечно мерзнущая монашка – по большей части из уважения к семинаристу, который «поехал к озеру» с другими семинаристами и не сможет присоединиться к нам на этих выходных. От комментариев в адрес моей прически она в принципе решает воздержаться, наверное, понимает, что этой беде уже ничем не поможешь. А так как денег на хорошую стрижку и укладку у меня нет, мой некогда шикарный дерзкий «боб» превратился в стрижку, которую я не могу описать иначе, кроме как «Стильный Гитлер».

– Ну, не переживай, я привезла с собой кое-что идеальное, – мурлычет Мэри и шлепает меня по заднице. С минуту роется в своем чемодане, а затем извлекает оттуда и вручает мне нечто размером с трусики, состоящее из спандекса и черной сетки.

– Марш мерить, куколка! – велит она, вскидывая руку, словно ждет, что сейчас с небес спустится ангел и вручит ей бокал «мимозы». Я уношу подарок в ванную комнату, раздеваюсь и каким-то невообразимым образом умудряюсь впихнуть в сей наряд все свои атомы. Заканчивается он на четырнадцать дюймов выше колена. Сетка такая прозрачная, что видно всю мою душу. Надень я такое на ужин с епископом – и потом сто процентов придется идти на исповедь. Я выхожу из ванной, и все смотрят на меня. Матушка ахает так, словно только что шла по парку и ее пырнули ножом в грудь. Джон отводит глаза, словно увидел сварку. Сестра же издает нечто неразборчивое, кажется «ТАКЫХСЕСТРЕНКА!», а затем исполняет короткий, но неприличный танец прямо на подлокотнике дивана.

– В ТАКОМ ВИДЕ ТЫ НЕ ПОЙДЕШЬ! – вопит отец, из ниоткуда вырастая в дверном проеме.

Для мужчины, который постоянно щеголяет в одних трусах, у него явно слишком много предубеждений об одежде. Я разворачиваюсь на каблуках и снова закрываюсь в ванной.

До ужина остался всего один час. Я ныряю в мусорный мешок, который называю шкафом и извлекаю оттуда шелковое синее платье с рисунком в виде ленивых котов – чтобы подчеркнуть свою верность делу. У платья круглый отложной воротничок, как у школьной формы, чтобы я не забывала о том, как себя вести. Я выгляжу вполне прилично, но Мэри, закончив собираться, выглядит просто великолепно, даже лучше, чем обычно. Ее волосы похожи на львиную гриву. А наряд – это что-то невообразимое. Это платье поверх платья? Или пары брюк? Как бы там ни было, поверх всего этого красуется белый халатик – словно для того, чтобы напомнить нам, что у нее есть доступ к наркотикам.

– Ну что, ты готов ко встрече со мной, епископ? – говорит она низким, угрожающим голосом и вскидывает обе лапы.

Заметив, что мы все слегка волнуемся, Джейсон предлагает нам выпить по рюмке, чтобы укрепить нервы – всем, кроме мамы, она верит, что «выпить рюмочку» – это грех. Затем мы выпиваем еще одну – просто на всякий случай, и в приподнятом настроении отправляемся в церковь. Рюмочки быстро оказывают нужный эффект. На полпути к парковке нас накрывает спонтанным желанием отдать дань уважения «Гипнотайзу» Бигги:

«Еп-епи-епи, мне не побороть
Твои слова – гипноз.
Твой блеск наотмашь бьет!

»

– И Папа говорит: «Господь тебя спасет!» – заканчивает Джейсон глубоким баритоном.

– О не-е-е-ет, – мягко говорит Джон, как всегда, когда слышит что-то забавное, – о не-е-е-ет!

Мы заходим в церковь и спускаемся на лифте вниз. Двери открываются перед вышитым крестиком портретом Девы Марии, закатившей от страдания глаза и прижимающей к груди неестественного волокнистого Иисуса. Я хорошо понимаю ее чувства. Свет в цокольном помещении пульсирует и флуоресцирует, подчеркивая все наши недостатки.

Мама ведет меня к епископу, чтобы представить.

– Он святой! – с предельной искренностью заверяли меня и мать, и отец, и семинарист. – Он может сказать о человеке все, просто взглянув на него.

Все? Я вспоминаю свою первую исповедь, когда сидела в кабинке напротив священника и заливалась слезами, потому что солгала директору школы о зимней шапке.

– Это наша вторая по старшинству дочь, Триша, – говорит мать епископу, и на его лице появляется милая, беспристрастная улыбка. Ха! Этот человек еще не знает, с кем связался. Я теперь каждый день вру про шапку. Всем. Но больше из-за этого не плачу.

– А чем вы занимаетесь? – спрашивает он.