Святой патриарх

Дом гетмана Брюховецкого в Гадяче, гетманской временной резиденции, расположен был на возвышенности, недалеко от берега Псёла, и фасом выходил на эту небольшую, но живописно текущую среди зелени речку. К большому деревянному гетманскому дому, осенённому стройными тополями, примыкал сад, тянувшийся по скату и густо заросший ветвистыми, с серебряной листвой, тополями, дубом и липами. В густой листве искрились золотом на солнце и высвистывали золотистые иволги. Иногда, как бы нечаянно или ошибкой, начинала гугнеть кукушка, но тотчас же срывалась с голоса и кончала крикливым и хриплым говорком. Звонко кикали над вершинами копчики, гоняя от своих гнёзд сорок и галок. Пустельга пряла в высокой, прозрачной синеве своими подвижными крыльями и разом срывалась в траву, завидя добычу. Пчёлы усердно работали и гудели в ветвях развесистой липы.

Под одной из таких лип, у ствола которой разостлан был богатый персидский ковёр, на деревянном резном кресле сидела молодая гетманша и вышивала золотым бисером и мелким жемчугом кисет для своего мужа, а старая нянька, повязанная платком, сидела на ковре и вязала свивальник: её молодая боярынька была если ещё не на сносе, то всё-таки уже с заметным спереди округлением. Внизу, перед глазами у них, по берегу Псёла двигались или неподвижно сидели на траве живописные группы гадячской молодёжи. Шли «русальные» игры под звонкий смех и пение десятков молодых женских голосов, которым иногда вторили, передразнивая их, голоса мужские:

Проводили русалочки, проводили,

Щоб вони до нас не ходили.

Да нашего житечка не ломили,

Да наших дивочок не ловили.

Свежие, чистые, сильные голоса разом обрывались, потому что выходило какое-то замешательство. Молодой, с русыми кудрями, стрелец погнался было за круглолицей, утыканной цветами дивчиною, настиг было её, звонко хохочущую и звонко звенящую монистами, у самого хоровода, но та его разом оборвала.

— Геть, москалю! Одчепись! — протестовала она, защищаясь кокетливо, когда стрелец хотел дать волю своим московским рукам. — Жартуй с своею московкою.

Последовал дружный хохот. Все девчата, перестав петь, вооружились против стрельца, швыряя в него травой и цветами.

— Женихайся с своими товстопузыми московками! — смеясь, кричали ему.

— Да московки, девыньки, далече, где ж их взять! — оправдывался стрелец.

— Геть, геть, поганый!

Стрелец, почёсывая затылок, удалился, тем более что ближайшие парубки поглядывали на него не особенно дружелюбно.

Солнце, спускавшееся к западу, играя на раскрасневшихся лицах дивчат и на целых горстях цветов, украшавших их головы, кидало длинные двигавшиеся тени на воду. Хохлята, роясь у воды в песке, оглашали воздух своим пением:

Савка-булавка

Покотив булку

Та вбив курку.

Положив на столи:

Дивитеся, москали.

— Явдохо! Явдохо! Чи не тая русалка у тебе на городи бут поила? — кричал Остап Прудкий, указывая на гетманского козла, которого дразнили дети, а он становился на задние ноги и тряс бородою.

— А то ж вона: може, и тебе таки русалки лоскотали, а ты их, пьяненький, мацав, — отрезала Явдоха Танцюрчиха.

Опять взрыв хохота, который прекратился только тогда, когда к берегу Псёла потянулась из города процессия старух и молодиц с ковшами и черепками в руках. В ковшах и черепках было молоко. Старухи и молодицы, макая в молоко пучками полыни, кропили вокруг себя дорогу, по которой шли. Это они задабривали молоком русалок: когда по тем местам, которые в русальную неделю окроплены молоком, будут ходить коровы, то русалки не станут ни портить их, ни доить.

— Ох, матушки! Никак нам бог гостей посылает, — радостно сказала старая няня гетманши, отеняя ладонью глаза и вглядываясь в приближавшуюся группу прохожих с котомками за плечами.

— Где, где, няня? — встрепенулась молодая боярыня, бросая работу и мгновенно покрываясь румянцем.

— Да вон идут к нашему двору.

Действительно, берегом, по которому мимо гетманского двора пролегала большая дорога, двигалась группа богомольцев. Их можно было сразу узнать по длинным палкам в руках, по буракам и тыквенным кубышкам у пояса и по котомкам за плечами. В группе виднелись старики и молодые парни, а больше всего бабы и девушки. Все они смотрели загорелыми, запылёнными и усталыми. Ноги, обутые в лапти, с трудом передвигались.

— Беги, нянечка, голубушка, заверни их к нам, — видимо волновалась боярыня, — это наши московские страннички, я вижу.

Старуха торопливо пошла навстречу прохожим. Она издали махала им рукой и кланялась.

— У-у! Москали в лаптях! — кричали хохлята с берегу, завидя прохожих.