Святой патриарх

Странная птица, распластавшись на воде и болезненно трепыхаясь, при приближении Никона подняла свою гусиную голову с огромным, щёлкающим клювом… Злые, не то серые, не то зелёные, глаза смотрели прямо в глаза Никона.

— Бес… бес… заклинаю тебя именем божиим, — бормотал старик.

Птица силилась подняться… Никон ударил её клюкой…

— Аминь-аминь, рассыпися!..

Но бес не рассыпался. На выстрел из монастыря высыпала братия, стрельцы, князь Шайсупов, казаки и старец Мордарий. Все торопились к сажалке.

— Чтой-то? В ково он стрелил? Ково бьёт? — изумлялись стрельцы.

— Ай да святейший патриарх! Ай да казак! Стрелять умеет! — дивились казаки.

— Атаман! Одно слово атаманушка! Любо!

— Ково зашиб, святой отец? — спрашивал Шайсупов.

— Беса, самово беса, князь Самойло! — взволнованно отвечал Никон, силясь попасть клюкой по птице и подтащить её к себе.

— Да где он взялся, идол? Откелева? — изумлялся пристав.

— Кирилловские напустили… из самово аду прилетел…

— Да как ты увидал ево?

— В окошко… он рыбу из сажалки таскал…

— А ты его пищалью?

— Помог владыка…

С трудом Никону удалось пригребсти к себе раненую птицу, которая, по-видимому, обессилела и от потери крови, и от патриаршей клюки, что усердно колотила мнимого беса… Нагнувшись, Никон схватил птицу за крыло и поднял. Птица рванулась, подняла голову и долбанула клювом старика в руку…

— Ах, проклятый, чур-чур меня! Свят-свят-свят!.. Никон бросил ужасную птицу. Казаки засмеялись.

И Шайсупов не утерпел, рассмеялся.

— Что, щиплетца больно?

— До крови, почитай…

— Это баклан-птица… У нас их на Дону прорва, — отозвался младший казак.

Прибежал Ларка и, протискавшись промеж Никона и Шайсупова, схватил сердитую птицу за шею. Птица слабо трепыхалась в его руках.

— А ты, святой отец, стрелять-ту дока, — удивлялся Шайсупов. — Где сему художеству навык?

— А ещё в те поры, как в скитах жил…

— То-то я смотрю! Где бы, я чай, старцу навыкнуть…

— Прирежь ево, Ларка, прирежь беса! — сказал Никон, обращаясь к поварку.

— Добро-ста… прирежу…

Никон не расслышал ненавистного ему «добро-ста», которое, как и эта несчастная птица «баклан», стало достоянием истории. Ни Никон, сердившийся на Ларку за «добро-ста» и застреливший «баклана», ни Ларка, сеченный плетьми за «добро-ста», не думали, не гадали, что и это «добро-ста», и этот «баклан», и сам Ларка приобретут историческое бессмертие… А они приобрели его, послужив в то же время орудием к большему ещё отягощению участи ферапонтовского заточника по смерти «собин-ного» друга его, царя Алексея Михайловича… И «добро-ста», и «баклан», и сеченый Ларка — это были обвинительные пункты, на коих основалось решение властей о «тягчайшем смирении монаха Никона»…

— Отрежь ему голову.

— Добро-ста, отрежу.

— И крылья отсеки.

— Добро-ста, отсеку.

— И ноги урежь.

— Добро-ста…

Шайсупов не вытерпел и расхохотался, глядя на Ларку и на Никона.

— Беги же, неси топор…

— Добро-ста…

Шайсупов продолжал хохотать. Никон догадался.

— А ты опять меня идолом именуешь! — поднял он было клюку на Ларку, но Ларки и след простыл…

Звонили «к правилам». С берега Никон прошёл прямо в церковь и стал на своём обычном месте, на правом клиросе. Братии было немного в церкви: кто на рыбной ловле, кто по другим работам, вне монастыря. Виднелись стрельцы, оба донских казака, которые, крестясь, шибко встряхивали головами, обстриженными в кружало, и вчерашние пришлые. Служил старенький, слепенький, гугнявый и весь потёртый, как ржавый алтын, попик. Он не глядел в книгу, потому что ничего в ней, по слепоте и малоучению, не видел, а гугнявил так, «литургисал навпростец». Слабенький голосок его перекрикивали голуби и воробьи, которые ютились на ветхом тёмном иконостасе, ворковали, чирикали, дрались и совершали свои любовные дела… Глупая птица, несмысленная, безгрешная, не ведает бо, что творит…

Никон молился с умилением. Давно он так не маливался! И этот церковный полумрак, и гугнявое, смиренное литургисание потёртого слепенького попика, и воркование голубей, занятых своим житейским голубиным делом, и громкие вздохи казаков, и покашливания старцев, тихое погромыхивание чёток — всё это располагало к умилению… Никон задумался, задумался и забылся так сладко…

В той же задумчивости выходя из церкви и не глядя ни на кого, он на паперти нечаянно поднял глаза, и — что это такое? — глаза его встретились с теми глазами… «глазами ангела»…