Святой в Лондоне

Для Вас стоимость той части книги, где упоминается Ваше имя, составляет двести тысяч фунтов стерлингов, и, зная Ваш интерес к литературе, я выражаю уверенность, что цена вполне приемлемая, особенно если учесть тот факт, что Фонд Саймона Темплера внесет свой скромный вклад в выполнение обещания о «земле, где не стыдно жить героям», каковым Вы некогда призывали людей не только к военной службе, но также к смерти и увечьям и каковое в силу обстоятельств (не зависевших, разумеется, от Вас) так и осталось невыполненным.

Надеюсь получить Ваш чек до полуночи следующей субботы и выражаю уверенность, дорогой достопочтенный Лео, что я лишь предвосхитил Ваше собственное естественное желание внести вклад в столь благородное дело.

Искренне Ваш

Саймон Темплер

– По-моему, очень красиво и ясно, – вежливо сказал Святой. – А в чем, собственно, дело?

Тил забрал письмо.

– Оно подписано вами, не так ли? – спросил он.

– Конечно, – ответил Святой.

– И почерк тоже ваш?

– Вне всякого сомнения.

– Получается, что это письмо написали вы.

– Вы попали в самую точку, Клод, прямо как Шерлок Холмс, – утвердительно кивнул Саймон. – При таком уровне дедукции вас не обманешь. Письмо действительно написал я.

Тил сложил письмо, спрятал его в карман и сжал губы в упрямую тонкую линию. С любым другим человеком он посчитал бы дело практически законченным; но ему уже часто приходилось скрещивать шпаги со Святым, и инспектор знал, что все его смертоносные выпады шутя парировались блестяще отточенной шпагой интеллекта Святого, который всегда действовал с улыбкой более разительной, чем любой встречный удар. Но выпад надо было сделать.

– Полагаю, вы понимаете, что это шантаж? – спросил Тил.

– То есть вымогательство денег при помощи угроз? – слегка нахмурившись, уточнил Святой.

– Если пользоваться формулировкой обвинения, – упрямо сказал инспектор, – то да.

И вот он последовал, этот хладнокровный взмах шпаги, начисто отбивший выпад Тила.

– А где же там угрозы? – озадаченно осведомился Святой.

Тил сглотнул комок в горле. Игра снова началась: он тщетно тупил свои лучшие клинки о стену, твердую, как камень, но вместе с тем неосязаемую, как эфир; он, заранее зная о неудаче, преследовал пирата, которого найти было легче, чем любого другого нарушителя закона в Лондоне, но который был еще более неуловим, чем привидение, хотя состоял из плоти и крови. В тот момент в душе инспектора праведный гнев против несправедливости судьбы возобладал над человеческой добротой, но ему приходилось сдерживать этот гнев.

– Угрозы содержатся в письме, – заявил он.

Саймон почесал подбородок с видом искреннего удивления, который подействовал на Тила как добрая доза стрихнина.

– Быть может, я пристрастен, – заметил Святой, – по угроз в письме не вижу. Оно составлено в очень уважительном тоне, за исключением, возможно, некоторой фамильярности в конце, где благородный джентльмен назван просто по имени – Лео, но в наши дни это становится все более распространенным. Во всех других отношениях я считаю письмо образцом сдержанного, но трогательного красноречия. У меня имеется некая книга, и мне пришло в голову, что Лео может пожелать купить у меня ту ее часть, где упоминается его имя: вы ведь знаете, как любят рекламу политики. Поэтому я и предложил продать ему эту часть, что абсолютно законно – в этом я уверен.

– По заявлению мистера Фарвилла, – возразил Тил, – упомянутая вами часть книги представляет собой просто подборку клеветнических измышлений, и ничего более.

– У него, должно быть, совесть нечиста, – подняв брови, ответил Саймон. – Но посадить меня в тюрьму все равно нельзя. В моем письме даже и намеков не содержится. Попытайтесь найти там хоть одну угрозу, хоть одно оскорбительное слово, хоть одно сомнительное предложение. Письмо целиком, – скромно продолжал Саймон, – выдержано в самых лестных и даже хвалебных тонах. Ожидая получения чека от Лео до полуночи следующей субботы, я выразил уверенность, что я лишь предвосхитил его собственное естественное желание внести вклад в такое благородное дело. Быть может, Лео и не такой уж большой филантроп, как мне показалось, – с сожалением отметил Святой, – но я надеюсь, что в конце концов Господь его просветит. Однако я совершенно не вижу, Клод, какое вы имеете отношение ко всему этому.